Сердечная подруга
Шрифт:
Я молчал, и Жозефина забеспокоилась:
– Тебе неприятно, что у тебя сердце женщины?
– Нет, – ответил я хмуро.
И только пожал плечами.
– Эта женщина спасла тебе жизнь. Пол донора не имеет никакого значения.
– Имеет! – упрямо возразил я, осознавая, впрочем, насколько глупо это звучит.
– Какое? Ты жив и здоров. Если бы не ее дар, ты бы уже умер.
– Черт, но это же женщина! – взорвался я. – Тебе этого не понять!
Жозефина с подчеркнутой холодностью снова надела пальто. В глазах ее сверкнула сталь.
– Я все поняла, не беспокойся. Тебе кажется, что ты получил сердце второго сорта. Признайся!
– Да, кажется! Я признаю!
– Значит, ты – мерзкий женоненавистник!
У двери она остановилась.
– Знаешь, что меня сильнее всего обижает? Ты даже не сказал «спасибо»! Я пошла на это, потому что люблю тебя. Это было очень рискованно. Знай, что теперь я об этом жалею!
Она вышла, хлопнув дверью, и стала, чеканя шаг, спускаться по ступенькам. А мне вдруг стало стыдно. Я догнал ее в холле, у входной двери.
– Жозефина, прости меня! Ты – прелесть! А я настоящий идиот. Не знаю, как тебя благодарить…
Она опустила глаза.
– Ты сделал мне очень больно.
Через несколько минут, лежа в моей постели, она серьезным тоном сказала:
– Это прекрасно – иметь женское сердце. – Взяв мою руку, Жозефина прижала ее к своей груди. – Я точно это знаю! – с уверенностью объявила она.
В эту ночь я не сомкнул глаз. В области груди я испытывал странные, непривычные ощущения – пульсацию, подрагивание, – словно чужое сердце пыталось покинуть организм, в котором его держали насильно. Оно вибрировало у меня под кожей, обремененное секретами, воспоминаниями о прошлом, мне неизвестном, и тайной, меня завораживавшей.
Если бы только врачи пересадили мне сердце мужчины! Пусть бы это было сердце убийцы, священника, автогонщика, дворника, игрока в покер, оперного певца, садовника, безработного или министра – мне все равно! Но у меня было бы мужское сердце. И ведь тому, что случилось, я обязан своим метру семидесяти сантиметрам роста. Стефану, который вырос почти до двух метров, в отличие от меня, никогда бы не пересадили женский орган!
Выходит, первой жизнью я был обязан моей матери, а второй – двадцатидевятилетней незнакомке. Подумав об этом, я криво усмехнулся. Я, который всю сознательную жизнь насмехался над женщинами, обманывал их, дурачил, презирал, считал слабыми, нервными, упрямыми, безмозглыми, поверхностными! И вот теперь я живу благодаря сердцу женщины!
Мои воспоминания о женщинах стали всплывать в памяти одно за другим, разворачиваясь, словно длинная, овеянная ароматами лента серпантина. Первой была мать. Как она гордилась тем, что сумела произвести на свет мальчика после двух дочерей, да еще в том возрасте, когда женское лоно уже не способно к деторождению, а дерзко выставленный на всеобщее обозрение округлый живот вызывает скорее неодобрение, чем восхищение! Моя мать пахла розовой водой и лаком для волос, которым она обрызгивала свою сложную высокую прическу. Ее голос – ласковый, почти дрожащий, моментально терялся, стоило зазвучать тираническому баритону отца.
Следом шли мои сестры, Вероника и Анна. Первое обнаженное тело, которое я увидел, было тело Анны. В то лето мне было девять, и мы отдыхали в Бретани. Она не заперла на ключ дверь в ванной, и я столкнулся нос к носу с той самой наготой, которую от меня так тщательно прятали. Она пронзительно вскрикнула и ловким движением ноги закрыла дверь. Но было поздно: мои глаза порочного мальчугана успели все как следует рассмотреть. А мадам Бурже, учительница математики, которую я обожал так же пламенно, как и боялся? Под ее темно-серым твин-сетом дерзко торчали груди, похожие на артиллеристские снаряды, что выглядело не совсем прилично в ее солидном возрасте – ей было сорок пять. Над верхней губой у нее была темная полоска пушковых волос, которую она в задумчивости имела обыкновение поглаживать.
Одной из первых моих эрекций я обязан матери Стефана. О, это была весьма эффектная дама! В сравнении с ней остальные мамочки казались садовыми гномами – коротконогими, толстозадыми, с прилизанными волосами. Это случилось на ежегодном празднике, проводившемся под Новый год в нашей школе. Танцы были в разгаре. Присутствующие глаз не сводили с мадам Вирц. На ней было платье с круглым декольте, подчеркивавшем красоту ее бюста, как дорогой футляр подчеркивает красоту драгоценного камня. Она была намного выше меня. Сперва меня это смутило, но вскоре я понял, что наша разница в росте имеет свои преимущества: я буквально утонул носом в ее персях. Мадам Вирц улыбалась и словно бы не замечала моей неловкости. В отличие от ее сына, я танцевал прескверно. Сама же она порхала в моих объятиях с легкостью балерины. Я смотрел, как подрагивают ее груди, как при каждом движении приоткрываются их коричневатые ореолы. Я ощутил странный дискомфорт внизу живота. Непонятная сила сжала мои яички, а пенис вдруг стал твердым, как дерево. «Ты такой бледный! – сказала мне она. – Может, что-нибудь выпьешь?» Я предпочел спрятаться в туалете, где с удивлением обнаружил между своих ног стержень напряженной плоти.
Я вспомнил первую девушку, с которой целовался, – рыжеволосую канадку с зубной пластинкой, о которую я изранил язык. Мне пришлось долго дожидаться ту, которая согласилась отдаться мне на диванчике со скрипящими пружинами. Мне в то лето было уже семнадцать. Кажется, ее звали Виржини, но я могу и ошибаться… В восемнадцать я познакомился с Брижитт, и она от меня забеременела. Она хотела оставить ребенка, но ее мать – спасибо ей! – отправила бедняжку на аборт.
Потом была Клер… Ах, Клер! Волосы, как у дикарки, а какая восхитительная круглая маленькая попка! Но она бросила меня ради другого парня. С тех пор я стал считать всех женщин мерзавками. Я вспомнил и о бедной Сандрин. Она была от меня без ума. Чем больше я ее отталкивал, тем сильнее она меня обожала. Потом появилась Элизабет, и я, как мне показалось, влюбился. Вот Элизабет в белом костюме в мэрии, вот она ждет ребенка…
Болезненное воспоминание: наша мертворожденная дочка, которая появилась на свет через год после рождения Матье. Я подержал ее немного на руках, потом передал безучастному доктору, а тот положил ее в маленький гробик и куда-то унес. Какой она была красивой, моя дочь! Изящная и розовенькая даже в смерти… Почему она умерла, так и не покинув материнского лона? Непонятно. Матка Элизабет превратилась в могилу. И она так никогда и не оправилась после этого удара. Наш брак, и без того ослабленный моими изменами, затрещал по швам. Отныне между нами всегда был призрак этого ребенка, которого я зарегистрировал в отделе записи актов гражданского состояния, чтобы ее жизнь, пусть и короткая, как траектория падающей звезды, фигурировала в истории семьи. Мы назвали ее Лара, Лара Бутар. Сегодня моей дочери было бы уже семнадцать…
В моей памяти запечатлелись и другие женщины. Я думал, что вспомнить их будет так же просто, как лущить зеленый горошек: точное движение ногтя вдоль шва на стручке, и горошинки послушно выскакивают на ладонь. Однако мои воспоминания текли неторопливо – так же неспешно мы перебираем четки…
Таня, мой первый адюльтер. Остальные почему-то казались теперь безвкусными, лишенными всякой остроты.
Моя первая проститутка. Вожделение и отвращение в одном флаконе. Я испытал стыд и благодарность, когда ее рот подарил мне предосудительное удовольствие…