Сердечная подруга

де Росне Татьяна

Мадам Деламбр встала. Она была очень бледна. Потом она подошла ко мне. Она была почти на голову выше меня.

Не проронив ни слова, мать Констанции положила руку на мою оголенную грудь и заглянула мне в глаза. Было очевидно, что она вот-вот заплачет.

– Бог мой! – прошептала она. – Я чувствую, как бьется ее сердце!

Мсье Деламбр остался сидеть. Лицо его исказилось от боли.

– Я хочу услышать сердце Констанции, – сказала мадам Деламбр.

И она прижалась головой к моему торсу. От ее серебристо-русых волос пахло лимоном и лавандой. Гаранс тоже

подошла, чтобы послушать биение сердца сестры.

Мсье Деламбр встал и вышел из комнаты как раз в тот момент, когда она приблизила голову к моей груди.

* * *

Гаранс задумчиво покручивала объемное серебряное кольцо на безымянном пальце правой руки. Из кафе, в котором мы сидели, открывался вид на кишащий транспортом бульвар Монпарнас. Шел дождь, и люди бежали по улицам, втянув голову в плечи. Гаранс работала в туристическом агентстве на улице де Ренн. Она позвонила на следующий день после моего визита в Бюсси. Она хотела снова увидеться со мной, и мы договорились вместе пообедать.

Благодаря ответам, полученным от сестры Констанции Деламбр, удалось сложить головоломку, которой представлялась мне ее жизнь. Она была левша, Гаранс это подтвердила, и обожала Италию. Что касается профессии, то я ожидал услышать что-то подобное: Констанция оказалась реставратором старинных живописных полотен, и особенно ее восхищали работы Паоло Уччелло.

– У нее был любимый цвет? – спросил я.

– Да. Темно-красный, но довольно яркого оттенка. Как раз такой, как сейчас на вас.

Мне хотелось, чтобы она еще что-нибудь рассказала мне о сестре, но я боялся, что своими расспросами заставлю ее снова пережить боль потери. Гаранс, должно быть, угадала мое любопытство, потому что стала рассказывать о жизни Констанции, просто и с оттенком грусти:

– Она была очень страстная, упрямая, взрывная, наша Констанция… Все ее интересовало, волновало, забавляло. Она была очень веселая. Боже, как с моей сестрой можно было посмеяться! Если бы вы только знали…

Взгляд Гаранс затуманился. Однако она взяла себя в руки.

– Но у Констанции, конечно, были и свои недостатки. Она была маниакальной чистюлей и не переносила беспорядок. В доме у нее всегда было безукоризненно чисто. Я, наоборот, неряшливая, и Констанция часто делала мне замечания. Еще она считала, что права во всем и всегда. Она просто не давала никому рта раскрыть и любой ценой добивалась, чтобы последнее слово осталось за ней. Правда, когда Констанция вернулась из Флоренции, незадолго до смерти, мне показалось, что она стала спокойнее. В ней было больше терпения и… нежности. Она что-то от меня скрывала. И я никак не могла понять почему.

Известно ли мне, как именно погибла ее сестра? Я сказал, что нет, и Гаранс продолжила рассказ. Констанция недавно вернулась в Париж из Италии и поселилась в своей квартире на улице Лепик. Вскоре ей удалось выкроить несколько выходных, чтобы навестить родных. Она очень устала и не должна была садиться за руль в тот вечер…

Никогда Гаранс не забыть ту летнюю ночь! Телефон зазвонил среди ночи, и перепуганная мать разбудила ее: «Констанция попала в аварию! Быстрее, нам надо ехать!» В больнице они увидели толпу людей. Кто-то плакал, кто-то просто стоял с ошарашенным видом и молчал. Эта авария унесла жизни восьми человек, и несколько десятков получили ранения.

– Мы попросили проводить нас к Констанции. Мы еще не знали, что она умерла. Доктор сообщил нам это известие. Он тщательно подбирал слова, но… Я думала, что мама вот-вот потеряет сознание. Констанция умерла! Ее лучик солнца… Это казалось невозможным. Невозможным… Доктор оставил нас наедине с телом. Позже он показал нам маленькую карточку, на которой было написано имя Констанции. Это была «карта донора». Там было написано: «Я согласна с тем, что после моей смерти любые органы и ткани могут быть изъяты с целью трансплантации». Доктор пояснил, что Констанция носила эту карту при себе вместе с паспортом. Но несмотря на то, что в ней моя сестра изъявила свою волю стать донором, окончательное решение оставалось за нами, ее родными. Мои родители без колебаний согласились. Доктор заверил их, что операция будет произведена с максимальным уважением к Констанции и тело нам отдадут неповрежденным. Еще он сообщил, что для трансплантации заберут ее сердце.

Гаранс замолчала. Она была бледна. И все же нашла в себе силы улыбнуться мне.

– Я думала, что сердце Констанции пересадили женщине.

– А я был уверен, что получил сердце мужчины!

– Но как вам удалось нас разыскать? Нам сказали, что добровольное дарение органов – акт анонимный.

Я не ответил на этот вопрос.

– Значит, вам пришлось сделать что-то противоправное?

– В некотором роде. Но для меня это было очень важно.

– Почему?

И я залпом, без остановки выложил ей все то, о чем не осмелился сказать Жозефине. Глаза девушки широко распахнулись, губы приоткрылись от удивления. К концу моего рассказа она выглядела совершенно ошеломленной.

– То, что с вами случилось, – поразительно! – заявила она. – Не представляла, что такое возможно.

– И я тоже.

– Вы рассказали об этом своему доктору?

– Да. И он посоветовал мне навестить психиатра.

Она снова мне улыбнулась. Боже, как она была хороша!

– У меня есть ключи от квартиры Констанции, той, что на улице Лепик. Иногда я туда заглядываю. Провожу там час или ночь, смотрю на вещи, которые не могу выбросить, – ее кисточки, тюбики с красками, книги… Если хотите, можем туда сходить.

* * *

Квартира Констанции располагалась под крышей темного дома с фасадом, покрытым мелкими трещинами. Пока мы поднимались на седьмой этаж, я представлял себе, как она, длинноногая и энергичная, взбегает по этим ступенькам и не останавливается на верхней площадке, чтобы отдышаться. Сперва гость попадал в несуразную прихожую, а оттуда – в просторную и светлую гостиную. Через восьмиугольные слуховые окошки, усеянные каплями дождя, виднелись крыши Парижа. За округлой формы дверью оказалась еще одна комнатка – мансардного типа, с белыми стенами.