Сердечные риски, или пять валентинок
Шрифт:
– Разве?
– Людмила выглядела неуверенной, отрешенно всматриваясь в мое лицо. – Чем больнее тебе, тем больше ты храбришься. И скрытничаешь.
– Почему скрытничаю? – я отняла у нее свою руку, чтобы сделать глоток кофе. Сладковатая горечь, щекочущая, с еле уловимой ноткой агрессии – подходящие лады для очередного тяжелого дня в офисе. – Все рассказала как на духу.
– Ты поговорила с ним? – сестра вернулась к своему завтраку.
– Конечно. В тот же день, - я убрала из голоса жесткую интонацию: нельзя судить его поступки, не углубляясь при этом в смысл своего
Я остановила свою руку, быстро и бесцельно помешивающую кофе в чашке, зафиксировала свое внимание на стремительно вращающейся воронке, чтобы удержать поток не очень приятных воспоминаний об этом разговоре.
Безвольный и легкомысленный человек. Стереть его из памяти.
Именно с того момента выполнение рабочих задач, так же, как и интереснейших целей профессионального самоутверждения, стало, мягко говоря, некомфортным. Всё стало некомфортным, напряженным, выводящим из равновесия. И неправильно это, недопустимо из-за одного человека разрушать то, что считаю важным. Поэтому должно стереть из памяти Дмитрия Савельева. Его для меня больше не существует.
– Выбор? Что за хрень? Вот козел какой! – громко возмутилась Люся, вытаращив глаза, стукнув чашкой о блюдце.
К нашему столику тут же обратились взгляды немногочисленных посетителей: двух парней в рабочих спецовках, сидящих в углу, черноволосые макушки забавно сияли желтым в свете лампы над ними, и девушки, придерживающей золотистую куртку на плечах, листающей книгу, видимо, она находилась тут уже давно, о чем свидетельствовало три чашки, поставленных в рядок, и еще одна – у ее руки.
– Ну почему? – я успокаивающе улыбнулась сестре. – Я оценила его откровенность. И смелость. Согласись, что не каждый повинится в данной ситуации.
Да, он повинился… Если можно так сказать. Виновата я: по его словам, оказалась так хороша, что заставила забыть обо всем.
– Что? Только не говори… - Людмила оторопело глядела на меня. Раскрасневшиеся щеки симпатичными пятнами выделялись на округлом лице. И этот ежик спутанных волос, приоткрытый рот. Словно кукла. Правда, производящая чуть комичное впечатление.
Сдержанно улыбнулась ей, а Люся неожиданно посуровела. Так неожиданно, что и с моего лица слетела натянутая улыбка. Я вновь сосредоточилась на своем кофе.
– Прикалываешься, значит все еще хуже, чем мне думается.
Поправив несуществующую выбившуюся из прически прядку, я тихо ответила вопросом:
– Помнишь, как мама говорила нам: ты можешь быть настоящим исчадием ада, но думать о тебе должны как о божьем благословении?
Люся облизала губы, шумно выдохнула, прожигая меня взглядом:
– Тебя обижает злословие?
– В глазах коллег, Люсь, я - делающая себе карьеру через постель особа. Это…
Унизительно? Несправедливо?
– … не просто злословие. Таково наследие моего романа, с которым и следует справиться. Конец истории, - затеребила салфетку,
Минуту мы обе молчали. Я понимала, что означают нахмуренные брови сестры и жесткий блеск темных глаз. Мысленно она цепляет к имени моего босса - вернее, и.о. босса - множество не слишком цензурных определений и прозвищ. Возможно, не понимает, отчего я не делаю того же самого, почему спокойна. Потом, когда перестанут говорить ее эмоции, она и сама увидит: это недопустимо, и главную роль все-таки сыграло мое временное умопомрачение, а уже потом его безответственность. Я пожелала быть влюбленной – и все завертелось: трепет, электризующий каждый нерв, пыл ожидания чего-то сладко-чудесного. Так было лишь этот практически прошедший месяц. Коротко, но ярко. И будто не со мной.
– И каковы твои планы теперь? – откинувшись на спинку диванчика, Люся сложила руки на груди, взирая на меня заботливо и задумчиво.
Я, мягко улыбнувшись, пожала плечами:
– Все те же, что и были.
Разочарование в одном конкретном человеке и боль, которую все равно не позволяю себе испытывать, не повод бросать перспективы, четко вырисовывающиеся и манящие. По крайней мере, без борьбы за то, чтоб обелить себя. В своих глазах и в чужих.
Еще минуты две, в течение которых мы обе занимались тем, что пили кофе, уже ставший теплым и терпким. Люся поглядывала на меня с каким-то вызовом в глазах и, наконец, выдала:
– На новый год мы тебя ждем.
– Билеты я взяла, но не уверена, получится ли…
– Получится. На этот раз у нас с Русиком останешься. Отдохнешь от Москвы, подумаешь. Кстати, в Менделеевске тоже вполне прилично можно тебе устроиться. Первое время вон у нас можешь пожить, а потом снимешь квартиру. Мама будет очень рада, если ты вернешься. Я вообще не понимаю, как ты так долго здесь продержалась. Столько лет, считай вечность. Мне уже через неделю сбежать захотелось…
– Ну, я не ты.
– А женихи у нас все лучше, чем здешние мужики, Ариш, - мрачно закончила сестра, выгнула бровь. – Если, конечно, тебе не биг босс нужен.
Я усмехнулась:
– Не биг босс, не волнуйся. Вообще никто. Мне и привычней, и спокойней одной. Во-первых. А во-вторых, я не во вкусе большинства мужчин, частенько их насквозь вижу.
Оплошала только с одним…
Людмила нарочито приоткрыла рот, округлила глаза:
– И это говорит та, в которую все пацаны из класса были влюблены? Аришка-а-а…
Ее настроение снова изменилось, будто флюгер повернул в сторону энтузиазма и воодушевления – обычно для Люси. Слова полились потоком, натыкаясь друг на друга:
– Даже мой Руслан сначала за тобой таскался. А Сашка Копытов? Тот тебе стихи писал, его еще Пушкиным задразнили. А он так смешно дулся, а потом в драку лез. Ну? Вспомни!
– Люся, и им, и мне тогда шестнадцать было, все совсем иначе вопри…
– Да ерунду не говори! Ты все такая же обалденная! Глазищи зеленые. И лицо типа «Я такая аристократическая, хрупкая барышня». И волосы… Все девчонки тебе завидовали. Включая и меня.