Сердечные струны
Шрифт:
По ней пробежала дрожь, она увидела, что лежит мокрой и полураздетой, ее грудь явственно просвечивала сквозь прилипшую сорочку.
— Ты снял с меня платье.
Он увидел подозрение в ее огромных карих глазах.
— Ага, а потом изнасиловал, разыскиваюсь в пяти штатах за изнасилование бессознательных женщин. — Он отошел от повозки и поднял кольт, который швырял в койота. Боже, подумать только, бросался одним из своих ценных пистолетов в проклятого волка! Никогда не совершал подобной глупости за всю свою сознательную жизнь.
И все из-за женщины. Женщины!
Бормоча проклятия, он перезарядил оба кольта и дал один Теодосии. — Последний раз ты ела вчера. Надо что-то дать желудку, иначе голова будет кружиться еще сильнее. Пойду охотиться — буду неподалеку, и пока меня не будет, оставайся там, где сидишь. Если что-нибудь случится, выстрели два раза в воздух. Ты ведь знаешь, как стрелять из пистолета? Она подняла револьвер, прицелилась в небо и взвела курок. В эту же секунду тоненькая веточка свалилась на нее, заставив вскрикнуть от удивления.
Покачав головой, Роман отправился искать завтрак.
Когда он через некоторое время вернулся, Теодосия крепко спала, положив руку на грудь, все еще держа пистолет, нацеленный прямо в лицо.
— О, черт бы… — пробормотал Роман, забирая оружие и засовывая его обратно в портупею. — У тебя нет ни капли разума, которого Бог дает даже хомяку.
Запах пищи вскоре разбудил Теодосию. Открыв глаза, она увидела Романа, помешивающего что-то в котелке над костром.
— Что ты готовишь?
— Суп. В повозке нашлась провизия, но ничего такого, из чего готовится свежий суп. Но я обошелся своими средствами. Сомневаюсь, что ты сможешь отказаться от такой вкуснятины.
Держась за голову, Теодосия села. Прошло несколько секунд, прежде чем боль несколько стихла, она заговорила.
— Что за суп?
— Их степных цыплят. Я убил трех.
— Степных цыплят?
Он бросил в суп немного соли.
— Слышал, что их еще называют куропатками, но это название не особенно мне нравится.
— Никогда не ела Tympanuchus cupido pinnatus на завтрак.
Он искоса взглянул на нее.
— Это науканизм для названия супа из степного цыпленка?
— Науканизм?
— Это название языка, на котором ты говоришь, когда начинаешь свои заумные речи.
Она игнорировала его колкость.
— Tympanuchus cupido pinnatus действительно суп из степного цыпленка.
«Шишка на голове явно не повредила ее мозги», — подумал он.
— Как ты можешь думать о чем-то мудреном, когда речь идет о трех ощипанных, кипящих, степных цыплятах?
— Я…
— Не важно. Вот. — Он налил в миску супа и подал ей. Себе он положил мяса.
— Кажется, наелась, — сказала Теодосия, доев суп. — С тех пор, как я покинула Уайт Крик, делала все так, как, мне казалось, сделал бы ты.
Он бросил косточку в костер.
— Да? Но я никогда бы не улегся, воображая какой-нибудь званый обед и приглашая волков съесть его.
Она осторожно легла спиной на листья.
— Я бы не оказалась в таком затруднительном положении, если бы ты не вывел меня из себя своим возмутительным поведением. После того, как мисс Фоулер ушла, я сказала тебе, что покидаю Уайт Крик. Но ты, будучи в состоянии алкогольного опьянения, не имел ни воли, ни способности сопровождать меня. Неужели ты в самом деле собирался найти меня в комнате, когда проснешься?
— Уж, конечно, я не ожидал найти тебя здесь, в волчьем королевстве! Куда, по-твоему, ты направлялась?
Она набрала горсть песка и дала ему просыпаться между пальцами.
— В город.
— Какой город?
— Первый, что мне встретится. Он встал.
— Ты направлялась на юго-запад, Теодосия. Через четыре-пять дней ты бы оказалась в пустыне, в полном одиночестве в компании кактусов, москитов и гремучих змей. — Он прошел к повозке и стал рыться в вещах Теодосии.
Когда он принес ей ночную рубашку, она нахмурилась.
— Что…
— Надевай. Ты не едешь никуда ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Ты останешься здесь до тех пор, пока я не решу, что тебе можно отправляться в дорогу, поэтому располагайся поудобнее.
Она надела рубашку через голову, опустила ее, затем сняла все, что оказалось под ней.
— Ты ошибаешься, что у меня нет попутчика, — сказала она, продевая руки в рукава рубашки.
— Со мной Иоанн Креститель, который является великолепной компанией. Он не унижает меня, не кричит. Принеси его, пожалуйста.
Роман поднял одежду с земли, бросил ее в повозку, затем наклонился, чтобы достать клетку из-под дна телеги: дверца клетки распахнулась.
Иоанна Крестителя в ней не было.
— Роман? Пожалуйста, принеси его мне, — повторила Теодосия, недоумевая, почему он стоит так неподвижно.
Стоя к ней спиной, Роман прижал клетку к груди и отчаянно пытался решить, что делать. Если сказать, что птицы нет, она заставит искать ее и, конечно, захочет пойти с ним, должна будет пойти, так как он никак не мог оставить ее здесь незащищенной.
Но как же ее раненая голова? Она не может никуда ехать.
Он не скажет, что птицы нет, но если не скажет, попугай уйдет еще дальше. Теодосия никогда не простит ему, если что-то случится с ее любимцем. Проклятие!
— Роман?
— Э… он спит. — Роман поставил клетку в повозку так, чтобы Теодосии не было ее видно. — Спит как убитый. Он… разве я только что не сказал тебе, что ты должна сегодня отдыхать? Ложись спать! — Все еще не глядя на нее, он обошел повозку, окидывая взглядом каждый дюйм земли, который проходил, ища следы Иоанна Крестителя.