Серебро морского песка
Шрифт:
– О чём они спорят? – спросил Ахмад.
– О Боге, – произнёс Гена, и голос его громко проявился в наступившей тишине.
Бенины искания закончились сами собой спустя неделю, когда в синагоге у него из кулька выпал творог, окроплённый соком говяжьей печёнки. 6 Рассказывая о своём позоре, Беня в сердцах вышвырнул кипу в окно. Головной убор одиноко истлевал посреди ржавеющего железа, пока осенью не растаял щедро политый дождями.
Каждый человек хотя бы раз в жизни должен воспротивиться давлению окружающей
6
В иудейской традиции смешивать мясное и молочное запрещается.
Иногда окружающая среда становится потоком воды, а человек в ней камнем. Со временем он уже не оказывает сопротивления, его терпение медленно округлилось со всех сторон, поток событий будто скользит над ним мягко и беспрепятственно, создавая иллюзию движения к старости и смерти. Если же бессчётное количество камней бросить в морской прибой, то с его помощью они очень скоро сами обточат друг друга. Какой-то станет очень маленьким, какой-то и вовсе исчезнет. Найдётся среди них и такой, что просуществует целые века, покрытый шрамами катастроф. Но мало кто хочет осознать те силы, что скользят над ними, и какая природа ими управляет…
Раз в полгода Беня ходит к Мамочке в офис выклянчивать условия. Раз в полгода он выходит оттуда, воспламенённый отчаянием. Мамочка умеет давать отпор всем претендентам на её деньги.
– Когда речь заходит о средствах, – здесь Беня шлёпает себя по промасленным карманам штанов, – у неё стекленеют глаза! За три года она ни разу не заплатила оздоровительные! Это при минимальной зарплате! Пенсия на носу – и никаких пенсионных отчислений! На Земле обетованной я превратился в раба! Я уже старый, на другую работу меня не возьмут! Что делать! Что делать!
– Надень снова кипу, – язвит Гриша.
Беня бьёт по кнопке штамповочного станка. Станок ударил в ответ, и в деревянный ящик со звоном упала заготовка для почтового ключа.
– До самой смерти без пенсии, без оздоровительных, без премий и тринадцатых зарплат мы будем слушать проклятые удары штампов, будем нюхать станочные масла, резать руки и пить!
– Но когда придет Песах, – сказал Ваня, – мы будем отдыхать и есть мацу.
– А на Рош-а-шана 7 мы будем есть яблоки в меду, – добавил Гена. – Бывают ведь и праздники в этой стране! Правда, Вань, они не хуже, чем праздники пролетариев?
7
Праздник Нового года, у евреев – осенью.
– Что тут сравнивать! Я поеду помирать в Одессу, а вы как хотите!
– Гриша, но вы ведь обрезанный еврей, вам-то чем здесь плохо?
– Обрезанный, необрезанный, разве в пуцке дело? А тем и плохо, что тебя, моего друга и собутыльника, запыряют после очередной потасовки в шавармочной, после раввины дорежут, чтобы похоронить по еврейским законам, а если твоя бывшая жена не даст на это согласия, то неизвестно, под каким забором тебя похоронят!
– Моя
В Израиль Гена приехал йогом, непьющим человеком. Таким он был, когда пришёл на Мамочкино предприятие. Теперь дело другое. У Гены новый гуру. Он ведёт путём правильного употребления, раскрывает тайны алкогольного бытия.
У Гриши много историй – они окрасили ему голову в седину. В одном рассказе старик предстал тринадцатилетним сыном завода, в другом со вкусом нарисовал собирательную картинку одесского винного подвальчика. Была также история Гришиной любви.
После рассказа, между разгрузкой труб и прессованием алюминиевых стаканов, Гриша предлагает выпить.
– Мусульманин! – объявлял старик, получая отказ. – Араб – твой друг!
– Нет, – отвечал Гена. – Я никто. Мои друзья остались в Крыму. Настоящая личность не поддается психозам отъезда. Я думал, Бог ведёт меня, но это всего лишь очередная вспышка на солнце.
– Выпьем, – снова предлагал Гриша.
– Нет, не буду.
Старик поднимал вверх указательный палец:
– Ты ещё не готов! Но истина на твоём пути!
– А хотите, Гриша, я объясню правила игры Го?
– Если соглашусь, по пятьдесят?
Первый раз вдвоём с Гришей они употребили по дороге с работы. Было темно, рядом чернели глубины строящегося торгового центра. Накрапывал теплый дождь. Они присели на скамейку, сооружённую из ящиков румынскими рабочими. Гриша достал из цветастой авоськи одесского производства яблоко, крутанул с треском пробку и наполнил оба пластмассовых стаканчика, которые извлёк перед этим из той же авоськи. Затем надавил двумя большими пальцами под яблочный хвостик, и плод, шипя, распался на две половины.
Гриша сказал:
– Тут мне один местный на днях: «А ты знаешь, что такое телевизор?» Они думают, мы тарзаны из джунглей тайги! Не люблю я этих евреев!
– Как вы можете не любить, если сами?
– Какой же я еврей, если говорю по-русски и водку пью по-русски?.. Произошла большая – всемирного масштаба – ошибка. Мы здесь в западне… Жена и зять убедили. Я ехать не хотел… А теперь внуки болтают на иврите. Он для них родной. Да что я! у тебя дела хуже. Развёлся! Жена в религию ударилась! Говорят, разведённым женщинам в иудаизме непросто.
– Она в прогрессивной секте.
– Какой ещё секте?
– Ну, не в секте, а что-то вроде того. Я даже предполагаю, что она стала баптисткой! Там таких много, – сбежавших от мужей. Мы почти не общаемся. Она не хочет. В общем, не жалуюсь. Тут один мой знакомый свою жену в проститутки определил!
– Один чёрт. Что так, что этак… Другой местный говорит: «А где ты был во время войны? Что ты знаешь о войне?» Я ему: «А ты что знаешь?» А он мне: «Десятки тысяч погибли! Ты слышал об этом?» Я ему про наши миллионные жертвы. Он мне про своего деда, который болота осушал, потом про главу израильского правительства, про Голаны… И, знаешь, в результате он договорился до того, что ненавидит эту страну, потому что здесь живут такие, как я.