Серебряная пуля
Шрифт:
Но Мария точно была не такой. Понятное дело, я мог ошибаться, однако сердце мне подсказывало, что она является приятным исключением из общего правила. И этот момент вносил сумятицу в мою бедную душу, которая и так была переполнена терзаниями и сомнениями.
Я курил и думал. Нет, не о Марии. С ней все было ясно — она должна быть в стороне от моих проблем. Я размышлял о том, что мне дальше делать. Внезапная слабость и обморок не только внесли коррективы в мои планы, но и заставили взглянуть на ситуацию по-новому. Может, и впрямь нужно прислушаться к совету Георгия Кузьмича и сходить в
Оберег я все-таки снял, как посоветовала Мария, и положил его в железную шкатулку. Легче от этого мне не стало, хотя, если честно, перышко, подаренное Пехой, уже начало меня пугать. Что-то было с ним не так. И вообще — со мной творилось нечто непонятное.
Я уже определил, когда начались эти непонятки, — после смерти Африкана. По здравом размышлении я начал подозревать, что старик заколдовал меня. Но это было нелепо, невероятно! От всей этой истории попахивало мистикой. Да что там попахивало — несло как из выгребной ямы!
Мистика занимательно смотрится только в кино. Но когда она вторгается в жизнь человека, в ней нет ничего хорошего.
Судя по тому, что сказала Мария, в моей квартире сплелись две враждебные мистические силы. Одна — как я понимал — это перышко Пехи, вторая — аура самой квартиры. (Не исключено, что навеянная Африканом, потому как до этого никакой чертовщины в моем жилище не наблюдалось.) С одной стороны, вроде бы все лежит на виду — не исключено, что амулет моего боевого друга имеет отношение к религии вуду. Что само по себе является дьявольщиной. Читали, знаем. Ну а касаемо Африкана, колдуна-характерника, так здесь вообще все понятно. Его дух (чистый или нечистый, поди знай) пропитал нашу квартиру от потолка до пола. И когда эти два враждебных начала столкнутся…
Я потушил окурок и пошел под холодный душ — чтобы остудить голову, которая разогрелась от мыслей словно утюг. Все равно уже начало светать, а сна не было ни в одном глазу. Физически я уже восстановился полностью, однако голова все еще была тяжелая, но журчание воды постепенно настраивало мой мыслительный процесс в нужном направлении. Я вдруг понял, что меня загоняют в угол и если не проявлю инициативу, а буду исполнять роль жертвы, то мне придет конец.
Это ясное осознание ситуации пришло откуда-то со стороны; оно вплыло в мозги как светлое облачко и спросило: «Мужик ты, Алекс Богданов, или чмо?!» Все это время я плыл по течению, лишь фиксируя события и уворачиваясь от тумаков. Действия врага нужно упреждать. И если раньше я изображал из себя частного детектива, то теперь мне нужно стать терминатором.
То, что моим противником является Воловик, я уже почти не сомневался. Но почему этот сукин сын не пришел ко мне и не сказал: «Так, мол, и так, Алексей Михайлович, у меня есть к вам предложение…»? Конечно, что представляет собой оберег Африкана, за которым идет такая кровавая охота, я понятия не имел. И все равно, по крайней мере, мы потолковали бы с Воловиком и, глядишь, пришли бы к какому-нибудь консенсусу. А теперь между нами гора трупов и состояние официально необъявленной войны.
Открыв холодильник, я тяжело вздохнул — там стояла лишь одна мамкина капуста. При всем уважении к овощам и фруктам, ими не насытишься, тем более что я сильно проголодался. Мой организм буквально вопил, бунтовал каждой клеточкой, требуя существенного подкрепления. Наверное, виной тому был вчерашний упадок сил.
Я едва дождался девяти утра. Все это время я пил чай, чтобы обмануть чувство голода. Но голодный спазм отпускал меня на считаные минуты, а затем снова впивался своими острыми когтями в стенки желудка, да так, что я уже готов был сожрать даже капусту, хотя перед глазами у меня стоял кусок жареного мяса.
Дверь Маруськиного заведения была закрыта. Я сначала звонил, потом начал стучать кулаком, а затем и вовсе, разозлившись, пнул ее несколько раз ногой.
— Какая зараза ломает дверь?! — Маруська вылетела из кафе, словно разъяренная фурия.
— Не зараза, а некий Алексей Михайлович Богданов.
— Ты?!
— А что тебя удивляет? Я ведь тоже холостяк, как и большинство твоих клиентов. Хочу позавтракать.
— Разбежался… У меня сегодня банкет. Так что завтрак отменяется.
— Маруська, ты хочешь, чтобы я умер голодной смертью? Дай хоть кусок буженины. Иначе упаду на ступеньки «Минутки» и не встану.
— А и правда, ты что-то чересчур бледный… Заболел, что ли?
— Вроде того. Вчера скорая забирала.
— Ах ты господи! — закудахтала Маруська. — Что же раньше-то не сказал?
— Вот я и говорю.
— Входи, входи, зайчик! Ужо для тебя я что-нибудь найду…
Спустя полчаса, рассказав Маруське о своих больничных злоключениях (это было непременной прелюдией перед принятием пищи), я уплетал жаркое, да так, что за ушами трещало. У Маруськи глаза полезли на лоб, после того как я два раза попросил добавки. А когда под кофе я стрескал миску пирожков с капустой, она и вовсе офигела.
— Ты точно больной, — сказала Маруська. — Обжорством. Я читала, что у каждого человека внутри сидит ген обжорства. Обычно он спит, но когда просыпается, то человек пухнет как на дрожжах, и никакие диеты ему не помогают.
— Это у меня от стресса. Надеюсь, потом зловредный ген снова уснет. Иначе у меня не хватит никаких денег, чтобы его прокормить.
— Хватит, ты теперь богатенький Буратино.
Я понял, что и до Маруськи дошли слухи о завещании Африкана и о том, что я стал миллионером.
— Богатство человека — это его друзья, — ответил я ханжеским тоном. — Вот ты, например. Приютила меня, обогрела, накормила…
— Не бесплатно! — отрезала Маруська.
— Кто бы сомневался… — Я ухмыльнулся. — Ты своего никогда не упустишь.
— Перестань измываться над бедной беззащитной женщиной! Тебя бы в мою шкуру. Ты даже не представляешь, как все это благополучие достается, какой ценой. Менты задолбали. А там еще пожарники, санэпидемстанция, налоговая… Чтоб им всем пусто было!
— Плачь больше, деньги слезу любят. Но я понимаю тебя, — поспешил я добавить, потому что Маруська начала заводиться; это можно было понять по тому, как ярко вспыхнули ее глазищи. — Одинокой женщине всегда тяжело, а уж тебе — и подавно. Мелкий бизнес в нашей стране — это как чемодан без ручки. И тащить его невыносимо тяжело, и бросить жалко.