Серебряная пуля
Шрифт:
Дэн понял все еще до того, как она открыла дверь.
— Он был моим отцом.
Через двадцать минут Логан сидел на стареньком потертом диване, перед ним на низком столике стояла чашка чая, а она рассказывала историю своей жизни. Ей было года два, когда она приехала в Америку с тетей и дядей, младшим братом матери. Предполагалось, что ее родители приедут позже.
— Но родители мамы, мои бабушка и дедушка, были слишком старенькие и не захотели ехать.
— И потому не так опасно оставаться?
— По-моему, никто и не думал, что может все так плохо обернуться.
Казалось, она вот-вот заплачет.
— Но мне в общем-то повезло. У меня были тетя и дядя. Они меня удочерили, и я не осталась одна.
Тетя умерла в прошлом году, я ухаживала за ней до последнего дня.
Логан оглядел комнату: занавески на окнах, много домашних растений, фотографии в рамках. Его взгляд задержался на маленьком портрете в металлическом обрамлении на подоконнике. Человек восточного типа, в очках, лицо серьезное.
— Это он?
— Да. — Женщина улыбнулась. — У меня есть и другие снимки, где он не такой строгий. А на одном он даже играет со мной. Когда стало ясно, что они не смогут выехать, они прислали альбом.
— Он был очень одаренный человек, — сказал Логан, пытаясь направить беседу в нужное русло.
— А вы хотите посмотреть фотографии?
— Конечно.
— Я держу их прямо здесь. — Она потянулась к полке и взяла альбом в выцветшем тканевом переплете.
Едва открыв его, Логан сразу же перенесся в другое время, во Франкфурт догитлеровской Германии. Утраченный мир служил фоном для многих черно-белых кадров. Маленькие изящные магазинчики, ухоженные скверы, мирные улицы. На первом плане — молодая семья. Иногда Микио Накано снимался в строгом костюме, деловой и серьезный, иногда — озорной и простодушный. А женщина, сидевшая сейчас перед Логаном, была упитанным младенцем. И еще — смугловатая хорошенькая молодая женщина.
— А как звали вашу маму?
— Эмма. Правда, красивое имя?
Было ясно, что для нее это важно до сих пор.
— Очень.
— Она давала уроки игры на фортепиано. Вы это знали? Кстати, так они и встретились. Несмотря на свою занятость, отец решил учиться музыке. — Она рассмеялась. — Я знаю все до мелочей. Моя мама прислала свой дневник. Хотите посмотреть?
— Посмотрел бы.
Похоже, любые мелочи из жизни этой семьи его привлекали.
— В общем четыре тетрадки. Мама записывала буквально все. — Она подошла к стенному шкафу и открыла дверцу.
Следующие четверть часа он листал страницы, исписанные летящим почерком. Она следила за ним.
— Замечательно, — сказал наконец Логан, осторожно гладя тетрадь. — Какая ценность. — Он помолчал. — А ваш отец не вел дневник?
— Отец? — Она покачала головой. — У него не было времени.
— Я имею в виду рабочий дневник.
— Ах, ну, в общем-то, есть что-то вроде журнала.
Она встала и снова подошла к стенному шкафу.
— Я в нем ничего не могу понять. Цифры, буквы. — Она привстала на цыпочки и сняла коробку с доверху забитой полки. — Думаю, здесь. Да-да. Вот.
Она держала тетрадь, похожую на те, в которых Логан писал в школе.
— Я надеюсь, вы извините меня за беспорядок. Но я всегда нахожу то, что ищу.
Она подала ему тетрадь. Осторожно, точно археологическую ценность, Логан открыл ее. То, что он увидел на первой же странице, заставило его задрожать. Точная формула соединения, с которым работал Логан.
— Надеюсь, вы найдете здесь что-то полезное.
Логан листал страницы, пробегая глазами короткие записи — три-четыре на каждой. Некоторые сопровождались химическими формулами, комментариями и датами.
В записях отражалась эволюция размышлений блестящего ученого, по мере того как он пробирался к своей цели. Более двух десятилетий! Он решал такую сложную проблему, которую трудно было даже представить.
Возбужденный, со страхом, Логан заглянул в конец тетради. Последние страниц двадцать оказались пустыми, но на той, где кончались записи, значилось: «Соединение получено!»
Логан быстро перевел с немецкого: «Оно работает!» Стояла дата — 26 октября 1938 года. За две недели до страшной ночи погрома. Хрустальной ночи.
— Вы не против, если я возьму тетрадь? — спросил Логан, пытаясь сохранить внешнее спокойствие.
На ее лице появилась озабоченность.
— Но она мне очень дорога…
— Я понимаю. Конечно. — (Как бы ей объяснить?) — Просто я думаю, вы должны знать, что ваш отец проделал замечательную работу.
— Правда? — Она вся засветилась. — Приятно слышать.
— Мне на день или два. Снять копию.
Он стал рыться в пиджаке.
— Я оставлю вам свои права, кредитные карточки…
Она вдруг рассмеялась, расслабившись.
— Да не беспокойтесь. Возьмите. Я просто никогда не думала, что кто-то когда-то может этим заинтересоваться.
Любого другого подобная конфронтация испугала бы, но Сеф Шейн ею наслаждался. За долгие годы работы в институте у него никогда не было такой потрясающей возможности и, он уверен, никогда и не будет. Ему надо вытянуть из нее все, что можно.
— Слушай, Стиллман, — сказал он, входя в кабинет противника без объявления, — что-то давно тебя не видел.