Серебряное небо
Шрифт:
Внутри у нее все сжалось от неприятного ощущения — сейчас придется сказать «нет», начнутся слезы, крики… Подумала, что, наверное, стоит предложить матери маковых головок — пусть заварит, даст малышу, чтобы не мучился перед смертью — и сказала, неожиданно для самой себя, словно что-то изнутри толкнуло:
— Можно попробовать.
— Что попробовать? — вскинулся стоявший у стены дядя Мартин.
— Операцию, — бросила ему Лесли и снова обернулась к женщине: — Только поймите меня правильно — у меня нет ни антибиотиков, ни инструментов, ни рентгена.
Женщина кивала, сглатывала, снова кивала — глаза ее сияли страшной, почти фанатической надеждой, как если бы Лесли была спустившимся с небес ангелом.
— Да… да, конечно, — не дослушав, перебила она. — Конечно, будем делать операцию, да!
— Тогда мне нужен стол, салфетки… ну, чистые тряпочки, — показала руками, какого примерно размера, — все это нужно горячим утюгом прогладить, кипяченая вода, спиртное — самогон лучше всего. И еще нужен человек, который будет мне помогать при операции.
— Я!.. — подалась вперед мать.
— Нет. Мне нужен человек, который не побоится вида крови, — Лесли обернулась к дяде Мартину. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом он пожал плечами.
— Ну… ты же знаешь — у меня нога…
Пока поселковые женщины готовили все необходимое для операции — кипятили воду, мыли комнату, которая должна была послужить операционной, и проглаживали тяжелыми чугунными утюгами салфетки и бинты, Лесли сидела на крыльце, закрыв глаза и мысленно повторяя будущую последовательность действий.
Одна из женщин подошла, предложила ей поесть — она отказалась, попросила лишь воды. Выпила полкружки, остальное споила с ладони Але. Собака сидела, привалившись к ее ноге, и тяжело дышала — она не привыкла, что вокруг так много людей.
Подошел дядя Мартин, сказал:
— Лидия говорит, что все готово.
Лесли стиснула зубы и встала, приказав самой себе не бояться.
В комнате действительно все было готово к операции: пол помыт, мебель и занавески — источник пыли — убраны. Остался только стол, накрытый выглаженной простыней, и столик поменьше, на котором лежали бинты и стопка салфеток.
— Что-нибудь еще нужно?
Мать мальчика — дядя Мартин назвал ее Лидией — стоя перед ней, ломала сжатые под шеей руки. Лесли когда-то встречала это выражение в романах, но видела впервые: женщина стискивала одной рукой пальцы другой и крутила, словно пытаясь оторвать их или стереть с них какую-то грязную пленку; болезненно морщилась, но не останавливалась, лишь порой меняла руки.
Надо бы ее занять чем-то…
— Здесь все в порядке, пойдемте, я скажу, что еще надо сделать.
Толпы на кухне уже не было, остались лишь две женщины — одна, стоя у плиты, следила, чтобы не выкипели варившиеся в маленькой кастрюльке маковые головки, вторая сидела за столом. Сбоку на плите стояла кастрюля с кипятком.
Лесли достала из рюкзака мешочек со своим почти универсальным снадобьем — целебной ромашкой, обернулась к Лидии:
— Заварите, пожалуйста — примерно чайную ложку на кружку, — подошла к плите, ловко перехватив тряпкой, сняла кастрюльку с маковым отваром с огня. — А это нужно процедить в чашку. И поставьте еще воды — нам с дядей Мартином перед операцией нужно как следует вымыться.
Дяде Мартину Лесли перед мытьем велела раздеться до пояса, сама осталась в майке.
— А ты чего — никак сиськи стесняешься показать? — он сощурился, демонстративно приглядываясь к ее груди.
В другую минуту она бы огрызнулась, но сейчас была благодарна за то, что у него еще хватает сил балагурить, хотя — в этом Лесли не сомневалась — нервничал старик не меньше нее.
Поэтому она лишь добродушно отмахнулась:
— Брось, не до того сейчас! Давай мыться.
Домылась Лесли первой. Кивнула лившей ей на руки теплую воду женщине: «Хватит!» — и взяла у нее полотенце. Вытираясь, обернулась — дядя Мартин все еще мылся, фыркая и растирая по плечам и груди мыльную пену — и застыла от удивления.
Хотя лет старику было не меньше шестидесяти, руки у него все еще были мускулистые; плечи и грудь покрыты редкой седой шерстью. Но не это привлекло ее внимание, а татуировка на его левом бицепсе, настолько похожая на татуировку Джедая, что в первый момент она не поверила своим глазам.
Она шагнула ближе, вглядываясь. Нет, разница все же была: и эмблема внутри щита другая, и надпись… Но сам щит с тремя зубцами и заостренным низом был точно такой же, и находился он на том же месте — дюймов на шесть выше локтя.
— Чего смотришь? — дядя Мартин в последний раз ополоснулся и потянулся за полотенцем.
— Да нет, ничего, — Лесли мотнула головой. — Пошли, время дорого.
Мальчик лежал на топчане в своей комнате. Мать сидела рядом, держа его за руку, и при появлении Лесли подалась вперед, словно пытаясь заслонить сына своим телом.
Затравленные, лихорадочно блестевшие глаза не говорили — кричали о том, что ей невыносимо страшно и она охотно отказалась бы сейчас от операции, если бы не понимала, что этим лишит малыша последнего шанса выжить.
— Вам пора идти, — сказала Лесли. — Дядя Мартин… — указала глазами на дверь, давая понять, чтобы он увел ее. — И попроси, чтобы нам никто не мешал.
Старик обхватил женщину за плечи и повел к выходу. На пороге та обернулась.
— Его зовут Джимми, и он… он хороший мальчик… пожалуйста…
Старик потянул ее за собой, и дверь закрылась.
Лесли, как давеча, положила руку мальчику на лоб. Он открыл глаза.
— Выпей, — поднесла к его губам чашку. — Это немножко горько, но зато почти сразу болеть перестанет, — погладила его по голове. — Не бойся, малыш. Все будет хорошо…