Серебряное небо
Шрифт:
Подействовал отвар быстро — через пару минут Джедай уже начал клевать носом; вскоре голова его повисла, он качнулся и завалился набок.
Лесли перекатила его так, чтобы правая рука была поближе к костру, и принялась за дело. Счистив намоченной в отваре ромашки тряпочкой запекшуюся кровь, она обнаружила, что повреждена рука не так сильно, как это казалось на первый взгляд. Переломов удалось нащупать всего два — были сломаны третья и четвертая пястные кости, кроме того — вывихнут большой палец. Все остальное: ссадины на тыльной стороне кисти и пару неглубоких
Интересно, куда это его угораздило сунуть руку? Не иначе, под колесо попал.
Гипса у Лесли не было, пришлось обойтись лубком. Сделала она его из того самого отщепка, который дала Сара — немного обтесала ножом, придавая нужную форму. Еще раз проверила, не сместились ли сломанные кости, после чего плотно примотала руку к деревяшке.
Вот и все — через месяц он уже сможет кое-как пользоваться рукой. И из-за такой малости эти чертовы ханжи собирались его «оставить на волю Господа»!
Лесли выпрямилась и взглянула на распростертого перед ней мускулистого великана — сейчас, когда он спал, он выглядел вполне нормальным. Усмехнулась пришедшей в голову мысли: выходит, отдав за него катушку лески и два крючка, она спасла ему жизнь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На следующий день Лесли уже не была уверена, что осенившая ее в поселке идея являлась такой уж гениальной: оказалось, что Джедай стер ноги.
С утра, когда он отправился в кусты, в глаза бросилось, что он не идет, а ковыляет — казалось, у него в сапогах напиханы сосновые шишки.
Едва он вернулся, Лесли велела ему сесть, кое-как стащила сапоги — и обнаружила покрасневшие, покрытые пузырями и потертостями ступни. Некоторые пузыри уже успели лопнуть.
В первый момент от злости перехватило дыхание: черт возьми, он что — совсем идиот?! Ладно, говорить он не может, но любая собака, если ей больно идти, начнет хромать и притормаживать, даже осел, если с ногами что-то не так, упрется и с места не сдвинется. А этот — нет, перся себе и перся! И вот результат — придется теперь сидеть здесь по меньшей мере дня три, пока его ноги хоть немного подживут.
Впрочем, справедливо признала Лесли через минуту, она сама виновата: вечером занималась его рукой, а о ногах и не подумала, даже не догадалась его разуть.
Вздохнув, она пнула его коленом:
— Вставай!
Отвела на берег, посадила так, чтобы ступни полоскались в проточной воде. Хорошо, что она не выплеснула вчера ромашковый отвар — как чуяла, что пригодится!
Через два часа Джедай, умытый, побритый и подстриженный, сидел на полянке. Ступни его были обмотаны пропитанными ромашковым отваром тряпками. Лесли сидела рядом и, чертыхаясь, мастерила ему сандалии.
Больше всего она поминала недобрым словом Сару, которая напялила на него эти опорки — не стереть в них ноги было просто невозможно из-за отслоившихся внутри клочьев пересохшей подкладки. Но и она сама тоже хороша — не проверила, а ведь знала, что в этом поселке
Побрить Джедая ей пришлось самой. Сара плела, что якобы он бреется сам — но веры ей не было, да Лесли и не очень представляла, как можно бриться одной рукой. Оставлять же небритым его было нельзя — по тому, как он неряшливо ел, отросшая щетина вот-вот могла превратиться в гнездилище мух. Поэтому Лесли при помощи ножа побрила ему физиономию и — заодно уж — обстригла болтающиеся до плеч космы.
На сандалии пришлось пустить ту самую кожу, которую она выменяла в поселке — на двойные подошвы ушла добрая половина куска. Верх Лесли сделала из выделанных змеиных шкурок — этого добра у нее, слава богу, хватало.
У реки она пробыла не три дня, а целых четыре — спешить особо было некуда, а место попалось на редкость удобное. Густые заросли ракитника защищали полянку от ветра, с неба светило солнышко, а в реке плескалась рыба.
Вот из-за этой самой рыбы Лесли, собственно, и задержалась.
В первый же вечер, вернувшись с охоты, она наудачу закинула пару удочек — захотелось для разнообразия поесть рыбки. Закинула она их совсем рядом со стоянкой и на улов особо не рассчитывала: попадется что-нибудь — хорошо, нет — так можно поужинать и принесенным с охоты зайцем.
Через полчаса пошла проверить — на обоих крючках трепыхалось по крупному, чуть ли не фунтовому окуню. Лесли наживила удочки заново — клевать начало почти сразу, и не прошло и десяти минут, как она вытянула из воды еще двух окуней.
На следующий день Ала тщетно зазывала ее на охоту — подтявкивала, махала хвостом и указывала носом, как стрелкой компаса, на другой берег: давай, пошли скорей, там, на пустоши, водятся такие вкусные зайцы!
Лесли было не до охоты: она ловила рыбу.
К полудню Ала, поняв, что с хозяйкой каши не сваришь, убежала охотиться сама и увела за собой Стаю. А Лесли, у которой накопилось уже с десяток крупных рыб, не считая дюжины помельче, пошла копать яму под походную коптильню.
Выяснилось, что окуни в этой речушке водятся в изобилии и жадно хватают любую приманку, будь то мясо, червяк или шарик из теста. Причем клев продолжался весь день — от рассвета до заката. Наверное, можно было ловить и ночью, но в темноте был плохо виден поплавок; кроме того, человеку когда-то и спать тоже надо!
Крупных окуней за эти три дня Лесли выловила около сотни, мелких даже не считала, просто кидала собакам. Кроме того, ей попалось три неплохих сома фунтов по пять каждый.
Рыбу она в основном коптила, готовую складывала в сплетенную из ивняка корзину, перекладывая сухой травой. Порой про себя ужасалась: «Как я эту чертову кучу поволоку?!» — но потом бросала взгляд на Джедая и напоминала себе: «Не-ет, он потащит, не я!»
Жареной и копченой рыбы Лесли наелась так, что уже смотреть на нее не могла. Джедая она при этом кормила похлебкой из зайчатины — а то еще подавится рыбьей костью; дала лишь несколько кусочков мякоти копченого окуня.