Серебряное небо
Шрифт:
Удар за ударом, час за часом… Хорошо — иногда снаружи шел дождь, можно было выставить руку, дождаться, пока в ладонь наберется вода, и проглотить ее. Или провести ладонью по лицу, смывая едкий, щиплющий глаза пот.
Когда через четыре дня Лесли, ободранная и измученная, выползла наружу, то долго лежала на спине прямо в луже, ловя ртом холодные сладкие капли дождя.
С тех пор она не любила ночевать под крышей. И землетрясений боялась тоже с тех самых пор…
К
— Это давно было?
— Восемь лет назад.
— Восемь лет… — повторил он. — А сколько тебе сейчас?
— Двадцать пять, — хмуро ответила Лесли, ожидая еще каких-то вопросов, но Джедай проявил неожиданную чуткость:
— Ладно, я вижу, у тебя глаза слипаются. Давай спать. — Приподнявшись, задул свечку.
Она опустила голову на сгиб локтя, сказала уже в полусне:
— С утра пораньше не вскакивай — завтра мы никуда не пойдем, дневку устроим.
Утро выдалось чистенькое, словно умытое. На небе не было ни облачка, теплый воздух пах хвоей и где-то над головой посвистывали невидимые пташки.
Оказывается, треск ночью объяснялся тем, что недалеко от стоянки рухнуло дерево — большущая старая сосна. Собаки обнаружили в ее дупле беличью кладовую и разграбили; это не помешало им, стоило Лесли взять в руки мешок с мясом, тут же появиться, будто из-под земли, и уставиться на нее голодными глазами.
Она раздала каждой по небольшому куску и велела не лентяйничать, а пойти поохотиться на лягушек — в ручье их полно.
Перед завтраком она достала из мешка два ножа — один трофейный, с пластмассовой наборной ручкой, второй — свой собственный, запасной. Подошла к сидевшему у костра на бревнышке Джедаю:
— Выбирай!
Он взглянул на ножи, на нее и снова на ножи. Удивился? Обрадовался? Не разобрать…
Выбрал он нож с наборной ручкой. Взял его в руки.
— Спасибо. Только как я… — с сомнением взглянул на свои штаны. Действительно — пояса, на который полагалось вешать нож, у него не было.
— Подожди, сейчас! — Лесли бросилась к волокуше, раскопала нужный мешок — тот, в котором еще с марта лежали три ремня с бронзовыми пряжками. Хотела достать самый длинный, с пряжкой-нетопырем — и вдруг сердце екнуло: а что если Джедай тоже из этой банды?! Верить в это не хотелось, но… мало ли…
Она взяла ремень, вернулась к костру, неся его за спиной — и вдруг развернула, блеснув пряжкой:
— Вот, смотри!
В дымчато-серых глазах не мелькнуло ни малейшего узнавания — лишь восхищение человека, которому показали красивую вещь.
— Ух ты-ы! Это что, тоже мне?
— Да, — заулыбалась Лесли, — носи на здоровье.
После завтрака Джедай подошел и спросил, не нужна ли какая-либо помощь. Лесли поручила ему нарезать на полосы оставшуюся оленину. Сама она пока перестирала и развесила на кустах вымокшую ночью одежду, а потом сходила вверх по ручью и накопала корневищ аира — их охотно брали в поселениях.
О вчерашней ссоре они оба, словно соблюдая некую договоренность, за весь день ни разу не упомянули.
— Скажи, ты действительно хочешь, чтобы я остался в ближайшем поселке?
Лесли быстро мазнула по нему взглядом: похоже, спрашивает всерьез. Усмехнулась:
— Только не в ближайшем.
— Почему?
— Там мусульмане живут, — на его вопросительный взгляд пояснила: — Они чужих не жалуют, особенно мужчин. Меня — терпят, но так… — покрутила рукой в воздухе, подбирая слово, — без особой симпатии. Я, по их понятиям, слишком свободно себя веду. А чужого мужчину, если он как-нибудь не так на одну из их женщин взглянет, запросто убить могут. Или кастрировать.
Джедай непроизвольно поежился.
— Вот-вот. Так что тебе туда даже близко подходить не стоит, — с усмешкой кивнула Лесли. И, отбросив шутливый тон, заговорила уже всерьез: — Но вообще… я понимаю, что такая жизнь, как у меня, не всякому подходит. А мужчине вроде тебя, здоровому и с хорошими руками, почти в любом поселке будут рады. Так что решай сам — я тебя, конечно, не гоню, но и держать насильно не стану.
— Но если я уйду, как же ты одна останешься?
«Интересно, он что, ждет, что я сейчас зальюсь слезами и взмолюсь: „Ох нет, не бросай меня, я пропаду без сильной мужской руки!“»? — сердито подумала Лесли. Из-за этого и слова ее прозвучали куда резче, чем ей хотелось:
— Джедай, я с семнадцати лет одна — и пока как-то справляюсь!
Если сейчас обидится — сам виноват, нечего дурацкие вопросы задавать!
Но он даже не огрызнулся — вместо этого подался вперед и сказал нерешительно:
— Послушай… ты сейчас назвала меня Джедаем (А, черт!), и… и не в первый раз уже. Сначала я думал, что это оговорка, но нет… Это что…
— Это слово с твоей татуировки, — вздохнула Лесли. — Пока я не знала твоего настоящего имени, я тебя так называла.
— Какой татуировки?
— На левом плече, вот здесь, — потянулась к нему и коснулась пальцами нужного места.
Джедай мигом стянул с плеча рубашку и, вывернув голову, принялся разглядывать татуировку.
— Эта эмблема означает, что ты служил в морской пехоте США, — объяснила Лесли. Говорить — так уж до конца.
Она уставилась на его лицо, ожидая, что в нем сейчас что-то дрогнет, готовая услышать: «Я вспомнил! Вот теперь я помню все!» Но Джедай лишь удивленно поднял на нее глаза:
— А ты откуда знаешь?
— Мне один человек рассказал. У него на плече похожая татуировка есть.
— Я бы хотел с ним поговорить!
Лесли пожала плечами.
— Пожалуйста! Мы в тех краях примерно через месяц будем.
Почему бы и нет? Заодно она по крайней мере узнает, чем закончилась история с малышом Джимми.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
До поселка, где жил дядя Мартин, они добрались, по прикидкам Лесли, к середине сентября. До того успели зайти в три поселения и более-менее удачно там расторговаться. В первое из них Лесли, как и сказала, пошла одна, в остальные два взяла Джедая с собой. Вел он себя прилично: лишнего не болтал и торговле не мешал; в основном молча сидел в углу.