Серебряное пламя
Шрифт:
Трей засмеялся.
— Такая неблагодарность может стоить тебе еще одного миллиона. Ну а я, — наклонившись вперед, он потянулся за бутылкой, — я продан на шесть месяцев с потрохами. — Он осторожно наполнил стакан до самого верха и поднял его, приветствуя отца. — Смотри на это проще… все не так уж плохо. Она могла быть матерью моего ребенка.
— Ты уверен, что ребенок не от тебя?
— Это единственное, в чем я уверен в этом грандиозном шантаже в стиле Макиавелли, — сказал Трей с печальным вздохом. — Может быть, поэтому я не схожу с ума.
Глава 14
Когда Трей вошел в комнату к Импрес, все дети были там, и он провел мучительный
Видя напряженность Трея, Импрес отослала детей, чтобы они привели себя в порядок к ужину.
Трей немедленно поднялся и стал расхаживать по комнате.
— Твоя поездка в Елену была неудачной?
— Можно так сказать, — пробормотал он и, остановившись у бюро, взял в руки и тут же положил на место щетку для волос.
— Ты о чем-то хочешь поговорить?
— Скорее, мне не хотелось бы говорить вообще.
— Прости меня, — извинилась Импрес, угрюмый вид и тревога Трея были необычны. — Я не собираюсь лезть в твои дела. — Трей был совершенно не похож на себя.
Трей смотрел на женщину, которую, как он недавно понял, любит. Единственную женщину, которую он может любить. Сегодня на ее щеках появился румянец, впервые после болезни бледность оставила ее. Она выглядела свежей и здоровой, волосы красиво обрамляли лицо, тонкое кружево на ночной рубашке делало ее очень молоденькой. Глаза были живые, цвета лужайки, которую обмыл летний дождь. В них таились доверие и надежда.
Разница между Импрес и Валерией была несоизмерима.
— Вот что я хочу сказать, — начал Трей голосом, в котором угадывалось страдание. Он глубоко вздохнул и негромко продолжил: — Это должно быть сказано.
В животе у Импрес что-то оборвалось, и пальцы у нее задрожали.
— Я знала, что-то случится.
— Это должно было случиться с нами, — сказал Трей, опускаясь в кресло рядом с постелью. — Тут нет твоей вины, — добавил он быстро, заметив испуг на ее лице.
— Скажи же мне, в чем дело, — спокойно сказала Импрес, хотя от предчувствия катастрофы у нее закружилась голова. Красивое лицо Трея было искажено гримасой, поджатые губы превратились в тонкую черточку.
— Что ты скажешь, если мы отложим на полгода нашу свадьбу? — спросил Трей невыразительным тоном.
— И это все? — сказала Импрес с радостным облегчением. Это вовсе не так плохо. Ее ужасный страх рассеялся. — Я не возражаю. Лето самое подходящее время для свадьбы. — Она улыбнулась Трею. — Не будь так мрачен. Я люблю тебя, и, от того, что наша свадьба состоится не через неделю, а через полгода, земля не перевернется.
Трей не улыбнулся, и Импрес поняла, что за его словами кроется что-то более серьезное.
— Я еще не сказал тебе самого худшего, — сказал он тихо. — Я должен жениться на Валерии Стюарт.
Это было в тысячу раз хуже, чем она могла себе представить. Уничтожение ее мечты, разрушение счастья, в которое она только начала верить. Прошло несколько секунд, прежде чем Импрес смогла успокоить дыхание и спросить:
— Почему?
— Чтобы спасти двух моих кузенов от повешения.
Ужасаясь и удивляясь, слушала Импрес историю, рушащую ее будущее. Трей был в унынии, но несравненно более оптимистичен, чем Импрес. Она считала, что женщины типа Валерии Стюарт так легко не позволят разрушить их планы. Если уж она настолько умна и жестока, что сумела заставить семью Брэддок-Блэк поступить по ее желанию, то не отступится и через шесть месяцев. Трей ничего не сказал о крайнем варианте, к которому прибегают в племени Абсароки, поэтому Импрес не приходило в голову, что есть какая-нибудь надежда. Катастрофа неминуемо маячила перед ней.
— Я не знаю, что делать… что еще сказать, — закончил Трей с несчастным видом, видя, что фортуна отвернулась от него, чувствуя упадок духа.
— У тебя нет выбора. Женись на ней. Дети и я вернемся в горы, а ты сможешь приехать к нам летом. — Импрес заставила себя говорить спокойно, хотя ей хотелось кричать от душевной боли. — Я скажу детям… — Голос ее дрогнул, глаза наполнились слезами. — Я не знаю, что сказать им. Думаю, что они любят тебя не меньше, чем я.
Как только Трей увидел слезы, он мгновенно вскочил на ноги. Подняв Импрес на руки, он перенес ее на кожаную кушетку рядом с камином и, сев рядом, посадил ее к себе на колени, расправив длинную ночную рубашку, чтобы прикрыть голые ноги.
— Это не навсегда, — прошептал Трей, крепко обнимая ее.
— Лето придет скорее, чем мы думаем, — мягко сказала Импрес, и, хотя ее слова были благоразумны, на глазах опять появились слезы.
— Не плачь… пожалуйста, не плачь, — умолял Трей, вытирая слезы пальцами. Он хотел, чтобы ей было хорошо, хотел утешить ее, каким-то волшебным средством избавить от этой чертовщины. — Ты не должна уезжать, — пробормотал он нежно, целуя ее волосы, щеки. — У тебя нет никакой причины уезжать. — Мысль о том, что он может лишиться Импрес, была непереносима.
— Не проси остаться, — ответила Импрес. — Это невозможно, раз ты женишься.
— Это только свадьба, а не женитьба, — быстро и резко сказал Трей. — Я ни одного дня не собираюсь жить с ней.
— Все же я не останусь, — прошептала печально Импрес. — Мы вернемся домой сразу же, как я смогу ходить.
— Очень хорошо, — согласился Трей, поскольку сейчас он не собирался спорить с ней. Но и не собирался отпускать. Тем или иным способом он заставит ее остаться.
Обстоятельства сыграли на руку Трею. Дети заболели лихорадкой, которую перенесла Импрес. Едва она окрепла, как Женевьева стала жаловаться на боль в горле. Через пять дней заболел Гай, а затем остальные, и дом превратился в госпиталь. Три недели пришлось заниматься уходом за больными, готовить отвары, давать лекарства, успокаивать, носить на руках плачущего Эдуарда, у которого болели уши. Трей взял эту заботу на себя, потому что Эдуард засыпал только на его руках. В некотором смысле это было избавлением для Импрес, так как мысли ее были поглощены тревогой за больных детей, сражением со смертью, приготовлением лекарств и молитвами. Она даже забыла, что приближается свадьба Трея. В тот день, вымотанная, она крепко спала, когда Трей тихо уехал утром, не будя ее. Проснувшись ближе к полудню и поразившись необычной тишине, стоящей в доме, она тотчас осознала, в чем причина безмолвия.
Импрес заплакала, несмотря на твердое решение сдерживаться, и, когда Женевьева спросила, что случилось, она только ответила:
— Я устала и хочу домой.
Церковь была заполнена до отказа. Заинтригованные поспешной свадьбой между людьми, которых долгое время не видели вместе, все приглашенные явились без исключения.
Церковь, утопающая в розах, в огромном количестве доставленных из Калифорнии, стала похожа на сладко пахнущее розовое облако. Восемь подружек невесты, также все в розовом, были забавным контрапунктом этим благоухающим цветам. Невеста была великолепна: вся в изысканных жемчужных венецианских кружевах со шлейфом длиной в двадцать футов. Только Трей выглядел узником, и это отметили все присутствующие.