Серебряные коньки
Шрифт:
И правда, где же был Поот?
В десяти ярдах от них во льду только что была прорублена квадратная прорубь. Питер заметил её и, не говоря ни слова, быстро покатил к ней.
Остальные, конечно, последовали за ним.
Питер заглянул в прорубь. И все заглянули в неё, потом в тревоге уставились друг на друга.
– Поот! – крикнул Питер, снова заглядывая в прорубь.
Полная тишина. Чёрная вода застыла недвижно; её поверхность уже затягивалась ледяной плёнкой.
Ван Моунен вернулся к Бену с таинственным видом:
– Кажется, у него когда-то был припадок?
– О господи! Был, – ответил перепуганный Бен.
– Ну, значит, с ним, очевидно, снова случился припадок в музее.
Они
– Коньки на ноги!.. Готовы? Раз, два… Эй! Где же Поот?
Мальчики сразу догадались, что нужно сделать, и вмиг сняли коньки. У Питера хватило присутствия духа зачерпнуть своей шапкой воды из проруби, и все помчались в музей.
Они действительно нашли бедного Якоба в припадке… но это был припадок сонливости. Мальчик лежал в укромном уголке галереи и храпел, как утомлённый солдат. Громкий хохот, вызванный этим открытием, привлёк сердитого сто-рожа.
– Что тут происходит? – крикнул он. – Прекратите бесчинство! Эй ты, пивной бочонок, проснись! – И он весьма бесцеремонно растолкал Якоба.
Как только Питер понял, что здоровью Якоба не угрожает опасность, он поспешил на улицу – вылить воду из своей бедной шапки.
Пока он расстилал в ней носовой платок, чтобы уже обледеневшая подкладка не прикасалась к его голове, остальные мальчики спустились по лестнице, таща за собой ошалевшего спросонья и возмущённого Якоба.
Снова был отдан приказ отправляться в путь. Якоб наконец совсем проснулся. Лёд здесь был немного шероховатый и с трещинами, но мальчики не унывали.
– По каналу побежим или по реке? – спросил Питер.
– Разумеется, по реке, – отозвался Карл, – Вот хорошо-то будет! Говорят, лёд на ней отличный всю дорогу. Только по реке гораздо дальше.
Якоб Поот тотчас же заинтересовался этими словами.
– А я стою за канал! – крикнул он.
– Ну что ж, побежим по каналу, – решил капитан, – если только все согласны.
– Согласны! – крикнули мальчики довольно разочарованными голосами.
И капитан Питер помчался вперёд, бросив:
– Отлично… За мной! Через час будем в Хаарлеме!
Глава XI. Большие мании и маленькие странности
Они катились во весь опор, как вдруг услышали грохот нагонявшего их амстердамского поезда.
– Эй! – крикнул Людвиг, бросив взгляд на железнодорожное полотно. – Кто обгонит паровоз? Ну-ка, давайте наперегонки!
Паровоз свистнул, должно быть возмущённый такой наглостью. Мальчики тоже свистнули… и пустились во всю прыть.
Секунду ребята мчались впереди, во весь голос крича «ура», – только секунду, но и это уже было кое-что.
Успокоившись, они продолжали путь, не торопясь и позволяя себе разговаривать и шалить. Иногда они останавливались поболтать со сторожами, стоявшими на определённом расстоянии друг от друга по всему каналу. Зимой эти сторожа очищают лёд от мусора и вообще от всего, что мешает движению. После метели они сметают со льда снежный пушистый покров, прежде чем он станет твёрдым и красивым, как мрамор, но очень неудобным для конькобежцев.
Порой мальчики настолько забывались, что шныряли между вмёрзшими в лёд судами, стоявшими где-нибудь в затоне. Но бдительные сторожа быстро выслеживали ребят и, ворча, приказывали им убираться прочь.
Канал, по которому мчался наш отряд, тянулся, прямой, как стрела, и таким же прямым был длинный ряд голых, тощих ив, растущих на берегу. На той стороне, высоко над окрестными полями, шла колёсная дорога, проложенная на огромной плотине, которую построили, чтобы не дать разливаться Хаарлемскому озеру.
Гладкий, как стекло, канал терялся вдали, и линии его берегов сходились в одной точке. По льду катилось множество конькобежцев, буеров с коричневыми парусами, кресел на полозьях и затейливых, лёгких, как пробки, маленьких санок, управляемых палкой с зубцом на конце. Бен был в восторге от всего, что видел.
Людвиг ван Хольп думал о том, как странно, что Бен, хоть и англичанин, знает о Голландии так много. Судя по словам Ламберта, Бен знал о ней больше, чем сами её уроженцы. Это не очень нравилось юному голландцу, но вдруг ему вспомнилось нечто, способное, по его мнению, ошеломить «Шона Пуля».
Он подкатил к Ламберту и с торжествующим видом крикнул:
– Расскажи-ка ему о тюльпанах!
Бен уловил слово «тульпен».
– Да-да, – горячо подхватил он по-английски, – тюльпаномания… Ты про неё говоришь? Я не раз о ней слышал, но знаю обо всём этом очень мало. Больше всего увлекались тюльпанами в Амстердаме, ведь да?
Людвиг досадливо крякнул. Слова Бена он понимал с трудом, но по его лицу безошибочно догадался, что тот знает и о тюльпанах. К счастью, Ламберт и не подозревал об огорчении своего юного соотечественника. Он ответил:
– Да, больше всего здесь и в Хаарлеме. Но этой страстью заразилась вся Голландия, да и Англия тоже, коли на то пошло.
– Вряд ли Англия [20] , – сказал Бен, – но не знаю наверное, так как в те времена меня там не было.
– Ха-ха-ха! Это верно, если только тебе не стукнуло двухсот лет. Так вот, брат, ни до, ни после не было такого безумия. Люди тогда сходили с ума по тюльпановым луковицам и ценили их на вес золота.
20
Хотя увлечение тюльпанами не получило в Англии такого распространения, как в Голландии, этот цветок вскоре сделался предметом спекуляции и достиг очень высокой цены. В 1636 году тюльпаны публично продавались на Лондонской бирже. Ещё в 1800 году за луковицу обычно платили по пятнадцати гиней. Бен не знал, что в его время один тюльпан с луковицей, названный «Фанни Кембл», был продан в Лондоне за семьдесят гиней с лишком.
Маккей в своих «Записках о народных заблуждениях» рассказывает смешную историю об одном ботанике-англичанине, который случайно увидел тюльпановую луковицу в теплице некоего богатого голландца. Не имея представления о её ценности, ботаник вынул перочинный нож и, разрезав луковицу пополам, с большим интересом принялся исследовать её. Но вдруг появился владелец луковицы и в бешенстве набросился на ботаника, спрашивая, знает ли он, что он делает. «Снимаю кожуру с прелюбопытной луковицы», – ответил учёный. «Хондерт дейзент дейвель!! (Сто тысяч чертей!) – заорал голландец. – Ведь это «Адмирал ван дер Эйк»!» «Благодарю вас, – промолвил путешественник, тотчас же записав это название в свою записную книжку. – Скажите, пожалуйста, такие тюльпаны очень распространены в вашей стране?» – «Смерть и дьявол! – завонял голландец. – Пойдёмте к старшине нашего сословия – там узнаете!» Как ни противился бедный исследователь, его потащили к судье, и по улице за ним шла возмущённая толпа. Вскоре он, к своему ужасу, узнал, что уничтожил луковицу, стоившую четыре тысячи флоринов (1600 долларов, или около 400 фунтов стерлингов). Его посадили в тюрьму, и он просидел там до тех пор, пока не пришли его ценные бумаги, которыми он смог уплатить эту сумму. (Примеч. автора.)
– Как? За луковицы давали столько золота, сколько весит человек? – перебил его Бен, так широко раскрыв глаза от удивления, что Людвиг чуть не подпрыгнул.
– Да нет! Давали столько золота, сколько весила луковица. Первый тюльпан привезли сюда из Константинополя около 1560 года. Он вызвал такое восхищение, что амстердамские богачи послали в Турцию за другими тюльпанами. С тех пор ими начали безумно увлекаться, и это продолжалось много лет. Тюльпаны стоили от тысячи до четырёх тысяч флоринов за штуку, а одна луковица, «Семпер Аугустус», была продана за пять с половиной тысяч.