Серебряные крылья
Шрифт:
убранными шасси. «Но не тогда, когда под плоскостью реактивный снаряд, снятый с предохранителей»,
— подсказывает другой, внутренний голос.
Мысли лихорадочно бегут, и тем быстрее и беспорядочнее, чем меньше остается времени для
принятия решения.
А горючего остается на 12, 10, 8 минут полета. Решение принято. Сажусь! В последний раз
прохожу над стартом. У посадочного «Т» полковник Николаев знаками показывает — садись с
убранными шасси.
На сердце
Вираж над аэродромом, и самолет планирует на снежное поле возле стоянки самолетов. Последнее
тоже имеет смысл: помощь, если понадобится, — рядом, да и эвакуировать самолет будет легче.
На высоте 100—150 метров долго устраиваюсь на сиденье. Хочется сесть поудобнее, чтобы не
мешали ремни, застежки, очки. Какая-то потребность «поерзать». Это признаки все еще большого
волнения, перенапряжения, и каждое физическое движение в какой-то степени успокаивает.
Фонарь открыт, очки сдвинуты вверх, мотор выключен, пожарный кран перекрыт... Кажется, все
выполнил, что требует инструкция.
Самолет плавно касается снежного покрова, потом вдруг зарывается в него и скользит, разбрасывая
вихри снега в стороны, словно глиссер. Впереди снежная буря — абсолютно ничего не видно.
Самолет остановился. Стало тихо-тихо. В тишине хорошо прослушивается работа некоторых
приборов, снег на стеклах кабины начинает таять, и струйки сбегают вниз. Вижу бегущих к самолету
летчиков, техников.
— Ух, — вздохнул я глубоко и стянул перчатки. Руки горячие, влажные, а с лица, забрызганного
снегом, стекает вода вперемешку с потом.
Снаряд не взорвался, это хорошо. Заменят винт (мотор менять не нужно, я его выключил в
воздухе), и самолет снова будет в строю.
Романенко сел в кабину, попробовал выпустить шасси аварийно — ничего не получилось: сил не
хватило открыть замки. Посыпались предположения: заело в куполах, попал осколок, слабо тянул
аварийный трос.
Романенко вылез из кабины и с трудом ломиком вырвал стойки шасси из куполов.
Подошел Петя Вернигора, он и определил причину. — Это же машина Шидловского! Помните,
товарищ командир, я садился на ней тоже с убранными шасси? Пусть принесут формуляр самолета.
Это действительно было так. Петя летел в паре с Романенко, и они увидели «Хейнкель-111». У
командира отказали пулеметы, атакует Вернигора. Одна атака, вторая — безуспешно, стервятник
продолжает полет с набором высоты, подбираясь к облакам. Романенко приближается к Пете, разводит
руками, покачивает крыльями: «За мной».
Ближе, ближе... Что хочет показать командир под огнем вражеского воздушного стрелка?
Еще ближе... «Ага, —
подходит ближе, нажимает гашетку. Очередь — стрелок замолкает.
Романенко отходит в сторону, наблюдает, потом нетерпеливо покачивает крыльями: «Быстрее,
быстрее, нет же горючего!»
Петя тщательно прицеливается, хорошая очередь — и «хейнкель» падает в снег, взрывается.
Но успех боя испортила неисправность — не вышли шасси. А сейчас шасси не вышли и у меня —
и все на той же машине.
Тщательно просматриваем формуляр планера и находим запись о том, что самолет, пилотируемый
Шидловским, потерпел крупную поломку при вынужденной посадке в поле.
— На ней еще тогда покоробился центроплан, — заключил Петя, — нужно отправлять на завод.
— Да... — протянул Романенко, — пожалуй, Вернигора прав. Но отправлять не будем — самолетов
и так мало. К утру восстановить и готовить к бою.
Мы изумленно переглянулись, но Романенко был прав. Коробление центроплана техники, конечно,
полностью не устранят, но кое-что поправят, и машина сделает еще двадцать — тридцать полетов. А если
опять не выйдут шасси — летчики опытные, сумеют посадить и без них.
...Враг все еще под Москвой. Но в ожесточенных оборонительных боях он отходит на запад.
Отступление врага вдохновляет летчиков на новые подвиги. Хочется летать, летать даже на
износившихся самолетах с моторами второй и третьей перечистки. Меняют их наши механики по два-три
за ночь. И это на морозе, под тонким брезентом.
Тяжел труд техника, особенно зимой, да и не безопасен. И технарям нашим доставалось не раз от
фашистских «мессершмиттов».
— Смотрите, смотрите! — закричал однажды во время обеда Петя Токарев.
На высоте около пяти тысяч метров в холодной голубизне неба четко вырисовывался знакомый
силуэт фашистского истребителя-бомбардировщика Ме-110.
Медленно отделились бомбы, сначала они падали кувыркаясь, потом обрели устойчивость и,
словно темные капли, толстым основанием нацелились на стоянку наших самолетов. Летчики и техники
бросились на снег, замерли. Раздался взрыв... второй, третий... Почти подряд.
Мы приподняли головы. У всех бледные лица, каждый считал, что бомбы падали прямо на него и
только чудом упали где-то рядом.
В это время на боевой курс выходит второй Ме-110, но сделать мы ничего не можем: высота пять
километров, личное оружие тут бессильно. Дежурное звено взлетело, но где оно сейчас? А второй Ме-
110 тоже высыпает бомбы. И снова нарастает до тошноты противный свист: