Серебряные крылья
Шрифт:
Веневу штурмовать мотоколонну. Идем в тыл к немцам. Неприятный холодок бежит по спине, но тут же
исчезает: некогда думать об опасности, нужно держаться в строю, и мы с Петей стараемся. Звено — как
на параде, Роман показывает большой палец. Это значит, он доволен.
Внизу Ока. Пересекаем ее перпендикулярно. Через 15—20 километров линия фронта. Напряжение
возрастает. Ручка управления сжата. Усилие над собой — и ручка снова мягко ходит в руке, становится
легче, но это ненадолго.
влетаться, тогда будет легче.
Роман качает крыльями: «Внимание». Потом следуют два резких крена вправо. «Понятно,
перестраивает клин в правый пеленг». И действительно, Петя чуть снижается и плавно переходит вправо.
Впереди Роман, правее и за ним я, за мной Вернигора. Это боевой порядок перед атакой. Но где же цель?
Роман покачал крыльями, резко пошел влево вниз.
«Не отстать, не потерять командира», — мелькает в голове. Внизу дорога, на ней маленькие
коробочки с головками, словно жуки. Это немецкие грузовики с солдатами. Фашисты идут на Каширу.
Самолет Романенко резко снизился, вышел на прямую и вдруг выплеснул поток красновато-белых
брызг — сотни светящихся снарядов. Трассы от пулеметов пропадали где-то на дороге у самых
вражеских машин.
Пора и мне стрелять, но между целью и моим прицелом — самолет командира. «Малая дистанция,
поспешил с разворотом, — подумал я. — Пора выводить самолет из пикирования». Стрельбы не
получилось. Низко прошел над колонной. Немцы бежали от машин, некоторые повисли на бортах. Но
многие грузовики шли вперед, не останавливаясь.
Обида на себя и ненависть к врагу сжали горло. Ну как же так? Видел своими глазами, что делают
фашисты на нашей земле, а построить правильно атаку не сумел. Пальцы правой руки снова ставят
гашетку пулеметов на предохранитель. Стыдно, неприятно: исправный самолет, сотни снарядов в
патронных ящиках, внизу фашисты, а я не сумел использовать оружие против врага.
Ненависть прояснила ум. Я немного отстал от ведущего. Хорошо были видны огненные трассы
Пети Вернигоры. Они ложились точно на дорогу, на машины. Петя выходит из атаки, а Романенко снова
начинает стрельбу. Огненное кольцо смыкается.
На этот раз я удачнее развернулся на цель. Самолет снижается. В прицеле грузовик. Огонь.
Короткая трасса. Чуть подтягиваю ручку управления на себя, угол пикирования уменьшается, но
скорость большая. Уже не одна, а несколько машин проскакивают через перекрестие прицела. Огонь
почти непрерывный. Мелькают щепки, отлетающие от бортов машин, видны очаги пламени, то здесь, то
там вспыхивающие под самолетом, и фашисты, прыгающие с бортов.
Впереди слева Роман усиленно покачивает крыльями: «Сбор».
Звено
увлекайтесь, не отставайте».
Опять покачивание, два крена вправо и пикирование вниз. Еще колонна. Совсем рядом. Три атаки.
Патроны все. Наверное, попадет от командира. Закон летчика: патроны до конца не расстреливай,
пригодятся на обратном пути. Может, пронесет? Волнует радость первого боя, удачных атак по врагу.
Пересекаем ленту Оки. Возвращаемся на аэродром. Самолет снижается, садится на три точки,
бежит по замерзшему грунту. Ноги работают быстро. Не успевает нос отвернуть от посадочного курса,
как педаль отклоняет руль поворота и костыль в обратную сторону, и все попытки «мига» юркнуть влево
или вправо остаются безуспешными.
— Молодец, — говорит Николаев, — готовься к повторному вылету.
В морозном воздухе разносится резкий голос командира эскадрильи.
— На гауптвахту посажу, — грозит Романенко Пете. Только что техники качали Петю на руках за
то, что он привез погнутые стволы пулеметов (стрелял но фашистам, а не в кого-нибудь!), а Романенко
ругается.
— Сжег пулеметы. Это же безграмотность. Вернигора, вы же знаете, что очередь из пулеметов не
должна превышать полторы секунды.
Я со страхом вспоминаю, что тоже вместо двух-трех секунд жал на гашетку пулеметов почти
беспрерывно. Почему-то у меня стволы остались целы. А у Пети...
И тут командир берется за меня.
— Почему не стрелял в первом заходе? Видел, куда я уходил от вас?
Что-то бормочу в оправдание. Глаза Пети начинают улыбаться. И не оттого, что знал, куда уходил
Романенко, Петя тоже не знал, а оттого, что Роман взялся и за меня.
— Эх вы! Котята слепые, не видели «юнкерса». Ушел в облака, не успел я его...
И Роман зашагал на КП.
— Не обижайся на него, — с восхищением глядя вслед командиру, успокаивает Петя, — он
справедлив.
— А я и не обижаюсь...
Техники быстро заменили на самолете Петра пулеметы «шкасы», и мы полетели к Кашире. Внизу
такие же немецкие колонны. Идут, идут на север. Откуда их столько?
После третьего вылета на штурмовку к самолетам подъехали Николаев и командир дивизии.
— Вот орел! Перешел фронт, сегодня вылетел после месячного перерыва и выполнил три боевых,
— доложил командиру дивизии Николаев.
Пожали мне руку и уехали. Очень было хорошо на душе. Хоть немного, но сумел отомстить
фашистам за свой первый неудачный вылет, за подбитый «мигарек», за Гришу Барабаша.
Вечером Петя рассказал о Коробкове, о вылете, в котором тот сбил «мессера». Он, оказывается,