Серебряные рельсы (сборник)
Шрифт:
– Видно, так, – пожилой алтаец участливо смотрел на меня. – Однако что делать будем?
Солью бензин, другого выхода нет. Лишь бы дотянуть до врача. И еще одно, непременное и главное, – надо валить лес. Тогда обойдусь без вертикального подъема. Вылезу.
– Топоры у вас есть?
– Один.
Я сказал, что надо срочно рубить деревья на болоте. Радист убежал, и скоро послышался стук топора. Этот радист, видно, и вправду ничего, моторный парнишка, только уж больно зелен. Остальные тоже потянулись на болото, чтоб рубить по очереди, а мы с Симагиным прошли к тому же корню. Он жевал какую-то травинку.
– У меня есть хлеб и яйца, – сказал я.
– Ладно, потом разделим. – Он не смотрел на меня. – Вы лучше скажите, есть ли шансы?
– Я уже сказал. Надо валить эти кедры.
– Их много.
– Единственный выход – все убрать.
– А вы, значит, даже один не можете взлететь?
– Если б мог, я бы уже был там, – ткнул я пальцем в небо.
– И что? С приветом?
– Нет, товарищ, вы меня не знаете. Через полчаса я прилетел бы с бензопилой.
– Спасибо…
– Да не за что… Знаете, я даже зря пытался. Когда не чувствуешь уверенности – лучше не браться. – Мне хотелось с кем-то поделиться пережитым, чтобы окончательно прийти в себя. – Я чудом уцелел. А ведь чувствовал!..
– Как это можно чувствовать? – рассеянно спросил он.
– Загремел на посадке – раз, с радистом не мог оторваться – два. Знаете, шофер тоже чует, в какой колдобине засядет. Так и тут. Или вот когда берешь мешок, то его надо поднять до пояса, и тогда уже знаешь, быть ему на плечах или нет. И тут, пока я держался на подушке, все понял, но не поверил…
– Ладно, не переживайте, – сказал Симагин.
– И у меня что-то с прибором.
– С каким прибором? – встревожился он.
– Указатель шага перепоказывает. В общем это долго объяснять…
На болоте упало первое дерево. Начало есть. Только вот жарко становилось. Солнце уже повисло над кронами, било сюда, в яму, грело парной воздух. Да, какая-то доля секунды, и было бы тут в самом лучшем случае два инвалида. Прибор подвел, и воздух уже стал потеплей, совсем не держал. Но в принципе наш воздух еще ничего. Вот зимой армейский друг из Средней Азии прилетал, рассказывал, как там братве достается. Масло перегревается, винт плавает, как в вакууме, а десять минут постоишь на земле, хоть рукавицы надевай – ни до чего не дотронешься в кабине, обжигает. Друг рвется в Арктику: прохладно, мол, гладкие места, и работенки там много, и «северные» платят.
Но дело, конечно, не в деньгах и не в летных условиях. В Арктике тоже слава богу! Просто у друга еще остался норов чистопородного истребителя. Всем нам трудно первое время на гражданке, я тоже не сразу успокоился. Долго стартером ошивался, знаки выкладывал, и меня не брали в дело, отговаривались, что раньше летал на других самолетах. На самом же деле тут требуют новых качеств, и наша резкость не котируется. Принимали в партию, спросили: «Почему стартерничаете?» – «Хочу летать», – сказал я, и вопросов больше не было, лишь командир рубанул, как рекомендатель: «Бросьте, товарищи! Есть куры, и есть летчики. Этот летчик…»
Симагин ушел рубить, а я решил еще раз посмотреть больного. На пригорке, в тени пихтарника, было дымно. Чадили старые гнилушки в костре, и комаров тут вроде зудело поменьше. Инженер был закрыт с головой – тоже, наверно, от комаров. Подле сидел алтаец и что-то ему рассказывал. Увидев меня, замолчал.
– Говорите, говорите, – попросил больной из-под тряпок.
– Сейчас будем говорить, – сказал алтаец. – Пилот пришел.
– Слушай, приятель, – наклонился я к больному. – Ты держись, скоро я тебя выдерну отсюда.
– Ладно, – отозвался он. – Пол-литра за мной.
– Я тебе сам поставлю, – возразил я.
– Ладно.
На болоте затрещало. Кто-то хорошо там рассчитал – огромный кедр рухнул на соседнее дерево, вывернул его с корнем и подмял. Хорошо, меньше рубить.
– Много там еще? – спросил больной.
– Да не сказал бы. Пойду помогу…
Рубил парнишка в двухцветной куртке с капюшоном. Замахивался он робко, топор отскакивал, и щепа почти не сыпалась. Это не работа – перевод времени. Парень охотно отдал мне топор и сел рядом с другими на поваленную лесину. Они все так же недоверчиво смотрели на меня.
– Перевод времени, – сказал я. – Этак ночевать, братухи, придется.
Начал рубить, чувствуя в руках какую-то непривычную слабость. Топорище было длинным, давало хороший замах. По весу топор тоже был вполне годным, однако в целом он не понравился мне. Слишком большим оказался угол насадки, и замах пропадал, потому что сила удара уходила из-под центра тяжести. Я скинул кожанку. И надо бы поточить топор, а то, видно, весь сезон никто за это дело не брался. Как мы умеем всякое пустячное дело испортить! На семь человек один топор, и тот с изъянами. Не годится. В тайге без топора – что в море без весла.
Этот кедр я все же добил. Скосил ему на зарубе направление и положил дерево на жиденькую, но высокую пихту. Она слабо хрустнула и покорно легла в болото. А работа тут только начиналась. Крупных деревьев стояло десятка два, да мелочи не меньше.
– Не топор, – сказал я, – а этот, как его…
– Кухаркино добро, – подтвердил Симагин, сменив меня. – Она им с весны дровишки колет, но больше, видно, по камням норовит…
– Паршивые наши дела…
– Да… уж… куда… хуже, – между взмахами сказал Симагин.
Вокруг него вились пауты. Он засек пониже, у пояса. Это правильно. Толщина немного прибавит работы, зато лезвие будет вонзаться как надо и компенсирует неверную насадку. Рубил он здорово, с подергом.
Я подошел к бревну, чтоб немного посидеть. Парнишка в куртке и с замотанной в брезент ногой лениво разгребал перед собой гнус.
– Как оно, «ничего»?
– Просто какой-то ужас! – жалостливо сказал он.
– Именно?
– Кусаются.
– Это еще не пауты, – утешил я его. – А то есть такие, что уши начисто обкусывают. Это да!