Серебряные рельсы

Чивилихин Владимир Алексеевич

Если молодые изыскатели заинтересуются сейчас, как работали их старшие товарищи на первой трассе военного времени, пусть, когда будут в Москве, зайдут в Центральный архив МПС, что на улице Обуха, и полистают в деле N_5 по описи N_143 отчет Сибтранспроекта за 1941 год...

Осенью 1941 года Кошурникова перебросили на изыскания дороги Сталинск Абакан, но вскоре отозвали оттуда и поручили более срочное и трудное дело - за зиму надо было наметить трассы по очень сложному рельефу в горах Хакасии. Железные дороги должны были подойти к тейским и абазинским железорудным месторождениям. Он писал из Абакана другу:

"Работаю продуктивно - днем в поле,

ночами камеральничаю. Полностью освоил этот военный стиль. Косогоры снял хорошо, с любовью, трасса легла славно, хотя такого результата здесь не ждали. Вариант получается очень и очень конкурентоспособным - "назло надменному соседу"!"

Когда все расчеты были закончены, Михалыч начал борьбу за свой вариант. Он предлагал принципиально новое решение - перекинуть трассу на левый берег реки Абакан. К лету 1942 года отстоял этот вариант. Строителям теперь не надо было укреплять слабую правобережную пойму и сооружать два моста...

И вот требовательная радиограмма из Новосибирска.

Начальник Сибтранспроекта с нетерпением ждал Кошурникова и, когда он пришел, раскрыл дефицитную в то время пачку "Норда".

– Саяны, Михалыч, - сказал он, - как смотрите?

– Уговаривать собрались?
– Инженер пустил над столом синий дым, глянул сквозь него на начальника.
– Вариант к зиме нужен?

– Да. И прямо тебе скажу: мало кому это дело по зубам. Разжуешь?

– Будем еще о чем-нибудь говорить?
– спросил Кошурников, вставая.

Начальник Сибтранспроекта ласково посмотрел на его непомерно широкую спину, вздрогнул, когда Кошурников шумно прикрыл за собой дверь, хотел было закурить, но вдруг рассмеялся - на столе было пусто, пачка папирос исчезла...

БЫЛО ИХ ТРОЕ

Мы пускались тогда в глубь азиатских пустынь,

имея с собою одного лишь союзника - отвагу; все

остальное стояло против нас...

Н.Пржевальский

Шел незабываемый сорок второй - тревожный, огневой год. Наш народ накапливал силы, чтобы сломать хребет фашистскому зверю. Стальной пружиной напрягся фронт к осени, когда вместе со всей армией под Сталинградом насмерть встали полки сибирских стрелков. Но Родине надо было, чтобы в это грозовое время люди шли не только на запад, к фронту, но и на восток - в горы и тайгу. И вместе со всеми разведчики будущего несли тяжелую ношу войны...

Было их трое.

Знакомясь с начальником, Алеша Журавлев чуть не охнул от боли.

Кошурников отступил на шаг, оглядел статного парня с ног до головы, уважительно протянул:

– Ничего!

– Что "ничего"?
– спросил Алексей.

– У некоторых пальчики враз белеют, по неделе потом за гитару не берутся. А ты ничего.

– Какой там "ничего"!
– Алеша рассмеялся.
– Думал, копыта откину. Только с Костей вы так не знакомьтесь. Ладно?

Журавлева взяли в проектный институт перед войной прямо со студенческой скамьи. Студенты любили этого покладистого, немногословного парня. Умных разговоров он не переваривал. Стоило в студенческой компании затеять спор о жизни, любви, подвиге и прочих высоких материях, как Алеша протискивался к дверям, чтобы в общежитском дворе крутануть на турнике "солнышко" либо покидать двухпудовку. Лишь временами, когда переговорившие обо всем на свете друзья сидели обалдевшие, Алеша заводил к потолку глаза и произносил мечтательно:

– Эх, ребята! Встретиться бы лет через тридцать! Какая жизнь будет!

Дружить с ним было необременительно и просто, а в дружбе он оставался верным до конца. Может

быть, поэтому ребята шли за ним гуртом, если ему надо было что-то провернуть, как говорится, по общественной линии.

Все знали упорство и какую-то странную скрытность Алешки Журавлева. Незадолго до выпускного вечера Выяснилось, например, что Алешка может летать на самолете. Вскоре после защиты диплома он пригласил друзей на аэродром:

– Пойдемте, корешки, со мной. Летать буду первый раз...

Диплом он получил обыкновенный, без отличия, но Алешку хорошо знали в изыскательских партиях, и сейчас Кошурников без звука взял его в трудный поход.

Другое дело Костя Стофато. Кошурников не вдруг раскусил этого узкоплечего парня, типичного горожанина. Главное, Костя ни разу не бывал в тайге, не хлебнул изыскательской жизни. Хорошо бы взять вместо него опытного геолога - Казыр в геологическом отношении был для Кошурникова сплошным "белым пятном". Но надежного специалиста сейчас не находилось. Экспедиции был нужен и сметчик для подсчета примерных затрат на строительство будущей дороги. Выбор пал на Стофато. Костя сам рвался в тайгу - одна камеральная работа ограничивает кругозор изыскателя.

Молодые инженеры еще не оперились, однако Кошурников не захотел в такое время, когда каждый человек был на счету, брать ни одного из своих учеников - все они сейчас расправляли крылья в самостоятельных полетах. Если б можно было захватить с собой Женьку Алексеева или Володьку Козлова!

С Алексеевым они побратались на памятных ангарских изысканиях. Что за время было! Братск тогда считался глухоманью. Но весной тридцать второго года нагрянули на Ангару пришлые люди - гидрологи, лесные таксаторы, изыскатели, геологи. Раскинули свои палатки москвичи и ленинградцы, по-хозяйски расположились сибиряки. По городу ходили слухи, что леса тут будут сводить, протянут с ходу железную дорогу и вроде бы даже собираются перегораживать Ангару у Падуна. Местные старики посмеивались - Ангару-то, однако, нипочем не остановить, - но охотно нанимались проводниками к этим веселым, бесшабашным пришельцам.

Поисковые партии экипировались в Братске и уходили в тайгу. Ни одному инженеру и технику в партии Кошурникова не стукнуло еще тридцати. Двадцатисемилетний начальник партии был, казалось, моложе всех - чаще других смеялся, предпринимал самые отчаянные вылазки в лес, быстрее остальных умел тратить деньги, а когда в поле изыскателей так свирепо ели комары, что можно было взбеситься, Кошурников, неподвижно замерший у нивелира, говорил:

– Пусть жрут! Крови у меня хватит.

Он приходил в лагерь с опухшим, расчесанным лицом и все равно громче других пел вечерами в палатке. Неуемного, живого начальника уравновешивали старший техник Женька Алексеев - рассудительный, упорный, спокойный парень, и техник Володька Козлов - молчун, здоровяк и безответный работяга.

Володьку Кошурников подобрал где-то в тайге семнадцатилетним парнишкой и сделал добрым изыскателем. На него можно было положиться, как на самого себя. Козлов вечно просился на самые сложные участки трассы, силушка в нем играла, как в самом Кошурникове. Дружба троих изыскателей крепла потом на других трассах. Это была мужская дружба хорошей закваски. Не та легковесная дружба, когда у иного человека бывает "фотографический" друг, друг-собутыльник или "друг с баяном". Каждый из троих товарищей знал, что двое других поделятся с ним последним сухарем, сделают за него работу, если будет в этом нужда, в случае чего потащат на себе из тайги...