Серебряные слезы
Шрифт:
Лечащий врач, узнав про это, одобрил инициативу Самойленко, ибо с Андреем произошли изменения в лучшую сторону – он словно пробудился ото сна и теперь живо и с тоской принялся рассказывать о своем прошлом, прося последнего утешения.
Морфия, естественно, никто Андрею не дал, но у него превратилось в привычку разговаривать с Ильей Лаврентьевичем. Постепенно, исподволь, бывший подзащитный отца Андрея начал склонять молодого человека в сторону иного выхода.
–
– Какие же? Других способов нет! Убить ее? Нет, не смогу... Я даже естественной смерти не могу ей желать, ибо люблю ее. Ненавижу и люблю! Что еще? Даже если уехать куда-нибудь в Южную Америку, в непролазные дебри Амазонии, где свирепствует жестокая лихорадка...
– А что, неплохой выход! – подхватывал Илья Лаврентьевич. – Хотя вовсе не обязательно в непролазные дебри, где лихорадка. В мире есть много куда более приличных мест, хотя и не менее удаленных! Да вот, пожалте, – поезжайте в Казань, у меня там шурин живет. Уж в Казани вы ни за что свою Евдокию Кирилловну не встретите...
– Нет! – отрывисто возражал Андрей. – Она и там может появиться.
– Господи, да каким же образом? Она ведь салонная барышня, утонченное существо, ей дорога в столицу, в Париж...
– Вы забываете, дорогой Илья Лаврентьевич, что Дуся – актриса. В Казани она вполне может появиться с летними гастролями. Да опять же, не в том дело! Вот, возьмите, например, это солнце... или луну!
– Очень хорошо, возьмем луну, – покорно соглашался Самойленко.
– Или ветер, что сегодня гуляет в нашем саду... Все одно. Что в этой части земли, что в другой... Можно уехать на другой конец света, где бананы и пальмы, но рано или поздно в лицо дунет тот же ветер, которым дышала она, над головой будет плыть луна, на которую в данный момент, быть может, смотрит она... Везде точки соприкосновения, везде ее присутствие!
– Да это поэзия!
– А я и есть поэт. Написал множество стихотворений в ее честь...
– Послушайте, голубчик, давайте еще что-нибудь придумаем, чтобы без ветра и без луны...
Они говорили много, долго и горячо, и в конце концов Андрей сам стал искать способ избавиться от наваждения, столь долго его терзавшего.
– Можно ли уйти, не уходя? – однажды сказал он Самойленко. – Можно. Нужна другая жизнь... Совсем, совсем другая! С другими людьми.
– Вот именно! – радостно согласился Илья Лаврентьевич. – Вам надо жениться на какой-нибудь милой девушке...
Андрей
– Пожалуй, действительно надо жениться. Я бы любил ее... Правда, связанный священными узами брака, я бы непременно любил свою жену! И профессию надо избрать какую-нибудь такую, чтобы нельзя мне было смотреть на других женщин, чтобы вспоминать о Дусе было преступлением...
Таких профессий Илья Лаврентьевич не знал, но, глядя на вдохновенное лицо своего молодого друга, понял, что у того есть некий план.
– Таня Ольшанская... – мечтательно пробормотал Андрей. – Я бы мог сделать ее счастливой. Господи, да я из своего несчастья могу сделать счастливым другого человека! И я перестал бы даже думать о Дусе, ибо думать о другой женщине, когда рядом преданная тебе жена, – преступление...
Через три дня на аллеях клиники появилась посетительница. Ее сопровождал Илья Лаврентьевич.
– Вот увидите, он очень вам обрадуется... – сказал он, когда они уже приблизились к той лавке, на которой сидел Андрей и с выражением светлой, рассеянной грусти читал какую-то книгу. – Он столько говорил о вас...
– Не надо, – прервала его посетительница. – Я сама все время думала о нем. Я люблю его.
Илья Лаврентьевич деликатно удалился, а посетительница остановилась перед Андреем, с мягкой и печальной улыбкой глядя на него.
Андрей почувствовал чье-то присутствие, поднял глаза и остолбенел. Книга вывалилась из его рук. Это была «Илиада» Гомера.
– Таня! Нет, не может быть...
– Почему не может? – пожала она плечами. – Ты меня не прогонишь?
– Господи, Таня...
Андрей поспешно вскочил, схватил ее за руки, потом смущенно выпустил... Она сама взяла его ладони в свои, посмотрела прямо в глаза. Он увидел светлые ресницы, зеленые прозрачные глаза... Но мало что в ней осталось от той мрачной гимназистки с косой до пояса, которую он помнил.
Теперь Таня была прелестной молодой девушкой, почти дамой, очень изящно и продуманно одетой, с убранными вверх волосами, которые открывали ее высокую шею. «Лебединую», – подумал Андрей. Шляпка на голове являла собой верх парижского кокетства и очень шла ей.
Исчезла та неопределенная детская белесость, которая превращала Таню в незаметную мышку, бледность превратилась в свет. Яркая белокурая девушка, с восхитительным цветом лица, с прозрачными глазами, напоминающими лесные озера...