Серебряный доспех
Шрифт:
– Не стану отрицать, я не любил тебя и не относился к тебе с должным уважением, однако я никогда не посягал на твою личность, - ответил Эгертон угрюмо.
– Впрочем, сейчас уже поздно что-либо делать. Ты лишилась физического тела. У тебя больше нет собственной воли. Глупая женщина. Ты могла… могла стать… - Он задохнулся и не смог продолжать.
А Пенна спокойно ответила:
«Я сделала свой выбор. Я предпочла мое собственное потаенное королевство всему миру. Если Тзаттог захочет, он завоюет для меня весь мир, но это меня не беспокоит. Меня больше ничто не беспокоит. Я счастлива».
– Да, - вздохнул Эгертон.
– Ты воистину счастлива. Никогда не следует доверять женщине. Если даровать ей свободный выбор, даже самая гордая охотно выберет рабство.
В ответ на эту тираду Тзаттог вдруг протянул руку и провел кончиками пальцев по щеке Эгертона. В этой ласке было столько интимности, что Эгертон содрогнулся от отвращения.
– Никогда больше так не делай, - процедил он сквозь зубы.
Голос Пенны отозвался:
«Хорошо… Как прикажешь».
А Тзаттог хихикнул. Сейчас, в рассеянном свете сумерек, лицо принца-упыря выглядело женственно-прекрасным. И внезапно Эгертон понял: поглотив личность Пенны, принц-упырь приобрел не только ее способность существовать при свете солнца - и, возможно, унаследованное от матери умение сбрасывать старую кожу, когда она становится негодной, и вместе с ней избавляться от старых воспоминаний и шрамов. (Эгертон не сомневался в том, что принц-упырь найдет способ сберегать необходимые ему сведения и быстро восстанавливать память, если это потребуется.) Пенна передала своему возлюбленному еще и немалую толику женственности. При жизни Пенна никогда не мечтала о женской судьбе для себя. Она не представляла себя у очага, окруженной детьми, ласковой возлюбленной, хитрой любовницей, умной женой. Она всегда была дочерью десятка солдат, их общим ребенком неопределенного пола, меткой лучницей, талисманом отряда, единственной выжившей из всех.
Но, отдав себя Тзаттогу, она поистине расцвела. Она перестала бояться. Она превратилась в ласковую возлюбленную, хитрую любовницу, умную жену. Это влияние оказалось настолько сильным, что Тзаттог не смог противиться ему.
«Алхимия, - думал Эгертон, - забавная наука. То есть она не должна быть забавной, но… Хотел бы я знать, отдают ли себе отчет эти двое, что они приобрели и чего лишились, согласившись на алхимический союз с другим существом? Поистине, мне повезло, как не везло, наверное, еще ни одному магу из нашего ордена! Сейчас я получил редчайшую возможность изучить сразу двоих алхимически измененных… Оба претерпели метаморфозу совсем недавно, и их поведение сходно: они привыкают к своему новому состоянию. Но скоро они станут абсолютно различны. Наверное, я напишу об этом книгу… если останусь в живых».
Хазред молча смотрел на Эгертона. Что-то в поведении мага настораживало Хазреда, но торопить и задавать вопросы Хазред не спешил. Ему хотелось, чтобы Эгертон сам заговорил о том, ради чего явился.
И Эгертон наконец обратился к Хазреду:
– Ты похож на существо, которое недавно родилось на свет.
Хазред вздрогнул. Не такого начала их беседы он ожидал. Выпрямившись во весь рост, бывший троллок проговорил:
– Не понимаю, о чем ты. Мне достаточно лет, чтобы претендовать на титул, который должен принадлежать мне по праву.
– Какой титул?
– не понял Эгертон.
– Карикуса в Ифе.
– Ты рассчитываешь стать верховным жрецом?
– поразился Эгертон.
Хазред пожал плечами:
– Не вижу в этом ничего невозможного. У меня - армия, у них - трон. Обмен легко может состояться.
– Что ж, - только и сказал на это Эгертон, - после Катаклизма возможно не только это…
– На что ты намекаешь?
– нахмурился Хазред.
– На тебя. И не намекаю, а говорю прямо. Ты. Кто ты такой?
Вопрос польстил Хазреду, это было очевидно, и Эгертон вдруг догадался еще об одной детали, которую прежде упускал из виду: Хазред на самом деле очень молод. Чрезвычайно молод. Впрочем, юный возраст никогда не был помехой для того, кому уготованы великие свершения. Скорее, наоборот. Молодые легче убивают и легче умирают, потому что еще не сомневаются в бессмертии. Твердая убежденность в собственной - и чужой - смертности приходит с возрастом.
– Кто я?
– переспросил Хазред.
– Я - Асехат. Я - Хазред. Я - тот, кто сядет на престол в Ифе. Я - тот, кто посмеет возвысить свой голос до божества.
– Да нет же, - поморщился Эгертон. Он ничего так не желал сейчас, как сбросить Хазреда с небес на землю.
– Я имею в виду не твои воображаемые титулы, а нечто более реальное. Ты похож на троллока, но эти нелепые доспехи делают тебя чем-то вроде бесполого червя, наделенного интеллектом. Небольшим, но все же интеллектом. Поэтому я и спрашиваю - кто ты такой. Я никогда таких не встречал, а расширять познания - моя специальность.
Хазред почернел лицом от гнева.
– Воистину, таких, как я, ты не встречал и никогда не встретишь! Но для начала запомни: я не бесполый червь!
– воскликнул он. И тут же в памяти, опровергая последнее утверждение, услужливо возникла болотная ведьма…
Эгертон внимательно наблюдал за ним. Любому стало бы не по себе под этим проницательным взглядом.
– Да?
– после долгой, выразительной паузы переспросил маг, подняв бровь.
– Так ты вовсе не бесполый червь? Но кто же ты, в таком случае?
– Я бесподобен, - сказал Хазред, вспомнив слова Асехат.
– Другого такого же, как я, не существует. Мне не требуется пара. Я бессмертен, поэтому мне не нужно заботиться о размножении.
– Понятно, - вздохнул Эгертон. И без дальнейших разговоров вытащил серебряную пластину.
При виде этого предмета Хазред задрожал. Он переводил взгляд с Эгертона на вещь, которую маг держал в руках, и трясся так сильно, что даже зубы у него постукивали. Наконец он не выдержал. Сдавленно зарычав, он набросился на Эгертона и выхватил у него пластину.
– Это… мое!
– задыхаясь, крикнул Хазред.
– Моя плоть! Моя!… Не смей присваивать то, что тебе не принадлежит!… Моя!…
Эгертон отступил на несколько шагов. Обезумевший Хазред приложил пластину к плечу, закрывая дыру в доспехе, и вдруг молния пронзила тело бывшего троллока. Серебряный доспех вспыхнул так ярко, что зрачки наблюдавших за этим пронзила острая боль. Казалось, Хазред превратился в живой факел. Волны белого света пробегали по пластинам. Послышался звон, высокий и чистый, и вдруг ослепительное свечение погасло.
Доспех перестал существовать. Он превратился в кожу - в новую кожу нового существа, в котором едва можно было угадать черты прежнего Хазреда. Оно было как будто выше ростом, тоньше и вместе с тем даже на вид ощутимо сильнее: рельефные мышцы бугрились на руках и ногах, отчетливо проступали на спине. Гладкая кожа сияла серебром. Теперь она покрывала все тело Хазреда, до кончиков пальцев.
Его лицо стало казаться маской - но маской живой, способной гримасничать, улыбаться, хмуриться. Огромные выпуклые глаза, абсолютно правильные дуги бровей - и ни носа, ни рта. Веки отсутствовали, новый Хазред не моргал - очевидно, тонкого покрытия из серебра было достаточно для того, чтобы его глаза не страдали. Немигающий этот взор мог бы смутить кого угодно.