Серебряный молот
Шрифт:
Он указал на гребень холма.
— Там находится одно из древних укреплений, — сказал он.
Сигрид слышала, что в Трондарнесе есть подобное сооружение, и Эльвир сказал, что таких укреплений много в Трондхейме, неподалеку от Эгга. Ей хотелось рассмотреть укрепление с более близкого расстояния, но он сказал, что сводит ее туда в следующий раз.
Они отправились из Эгга после обеда и только к концу дня увидели перед собой Мэрин. Сигрид онемела, увидев храм, расположенный на самой вершине, откуда открывался вид на горы, долины и фьорд.
И когда они скакали вверх по крутому склону, Эльвир рассказывал ей старинные предания, бытовавшие в этой местности.
Он рассказал о старом Торхадде, который был жрецом храма в Мэрине, когда Норвегией правил Харальд Прекрасноволосый. Он разрушил старинный храм и увез в Исландию столбы и почву, на которой стоял храм. В Исландии он построил новый храм и перенес туда священные реликвии из Мэрина.
И он рассказал про своего собственного деда по матери, Тронда Хака, который тоже был жрецом в храме Мэрина. Он был одним из четырех трондхеймских жрецов, принудивших короля Хакона Воспитанника Адельстейна принести жертву. Сигрид смеялась, когда Эльвир рассказывал, как ярлу Сигурду Ладе приходилось изворачиваться, будучи посредником между королем и трондхеймцами. В конце концов ему удалось уговорить короля попробовать лошадиной печенки.
— Что плохого в том, что кто-то ест конину? — удивленно спросила она.
— Я не знаю, — ответил Эльвир, — просто конина напоминает о жертвоприношении. Да и потом, у всех свои привычки… Те, кто исповедуют учение Мухаммеда, отказываются есть свинину.
— Но конунг Хакон выставил себя на посмешище, — продолжал Эльвир, — и в другом отношении. Больше всего люди потешались над ним во время жертвоприношения в Ладе, когда он перекрестил чашу с вином и отказался есть жертвенное мясо. И он разинул рот от удивления при виде льняного полотенца, висевшего над жертвенником. И на этот раз ярл Сигурд не мог быть посредником между королем и бондами…
— Где же это он научился так креститься? — спросила Сигрид и захохотала так, что чуть не свалилась с лошади, когда Эльвир сказал, что Сигурд назвал крестное знамение «знаком молота Тора». А король слишком боялся бондов, чтобы перечить им.
И он рассказал еще о том, как в Мэрин прибыл более воинственный конунг Олав Трюгвассон. Сам же Эльвир был в это время в чужих краях.
Сначала конунг посетил тинг во Фросте. Там он вел себя смирно, видя мужество бондов, и пообещал им отметить с ними в Мэрине праздник середины лета.
Но позднее, собрав большую дружину в Ладе, он хитростью заманил к себе трондхеймцев. Он пригрозил им, что если и станет приносить жертву, то это будет человеческая жертва. После этого, поняв, что им не справиться с таким конунгом, бонды сдались и приняли христианство.
Со временем Олав перебрался в Мэрин, чем нарушил и деятельность тинга, и священный мир в храме; он коварно убил Йернскьегге Асбьёрнссона из Оппхауга, что в Эрландете, могущественнейшего из местных хёвдингов.
— Но, как мне кажется, король Олав не добился таких больших побед, как утверждал сам, — сказал Эльвир, — ведь Йернскьегге пал геройской смертью у входа в храм, по праву и закону защищая своих богов. И когда «Длинный Змей» был взят на абордаж, у всех на устах было имя Йернскьегге.
Но конунг Олав застал трондхеймцев врасплох, когда они остались без хёвдинга, и принудил их принять христианство. По всему Трондхейму стали крестить людей, среди которых оказалась и Тора дочь Эльвира.
— Меня никогда не крестили, — сказала Сигрид.
— И ты не будешь креститься, пока ты моя жена, — ответил Эльвир.
Он рассказал еще, как Олав Трюгвассон предлагал другу Йернскьегге прекратить с ним вражду, если ему отдадут в жены красавицу Гудрун дочь Йернскьегге.
— И это тоже было нарушением закона, — сказал Эльвир, — потому что у него уже была жена, Гюда дочь Ульва, сестра короля из Дублина. И как христианин он не имел права быть многоженцем.
Но Гудрун дочь Йернскьегге пыталась убить его на брачном ложе.
— К сожалению, она поторопилась, — сказал Эльвир, — ей следовало подождать, пока этот негодяй заснет… Но она на это вряд ли пошла бы.
— Твой рассказ не очень-то отличается от предыдущих, — сказала Сигрид. — Нет особой разницы в том, что коптить на огне, котел или сковородку…
— Возможно, ты права, — спокойно ответил Эльвир, — но разница все же есть: я не выдвигаю лживого требования жить по заповедям, согласно которым нельзя никого убивать или иметь только одну жену.
— Последнее мне известно, — вырвалось у Сигрид.
Пожав плечами, Эльвир ничего не ответил.
Они добрались уже до самой вершины горы; остановив коня, Эльвир указал в сторону. Она следила взглядом за его пальцем, медленно описывая круг. Над широкой равниной и над фьордом, дремавшим в лучах послеполуденного солнца, царил несказанный мир. Вода была тихой и неподвижной, покрытые лесом горы спокойно и мощно вырисовывались на фоне неба.
Глаза Эльвира улыбались ей; она видела, что он чувствует то же самое, что и она.
— Эта гора повидала много, — сказал он, — в старину на ее вершине устраивались человеческие жертвоприношения. Она была свидетельницей изгнаний, королевских побед и поражений. Но мир на ее вершине остается непоколебимым…
Он хотел сказать что-то еще, но засмеялся, услышав настойчивый и яростный лай собаки.
— Разве только этот дворовый пес ее нарушает, — добавил он. — Да еще собаки из Саурсхауга… — Он указал в сторону фьорда Боргья, где находился Саурсхауг, скрытый за горой. — Там есть одна собака, которая бродит повсюду и пугает людей. Существует предание о том, что усадьба эта названа в честь собаки Саур, которую король Оппланда Эйстейн назначил властителем Внутреннего Трондхейма.
В усадьбе Мэрин была одна незамужняя дочь ее возраста. Сигрид сидела за столом рядом с ней и женой хозяина. Дочь звали Гуннхильд, и она была просватана за старшего сына Хустада из Иннерея. Ей скоро предстояло выйти замуж, и после еды она позвала Сигрид в кладовую, чтобы показать свои сундуки, в которых лежала пряжа и другое приданое. И Сигрид со стыдом подумала, как мало она пользовалась всем тем, что привезла с собой из Бьяркея.
— Ты знаешь Орма Хустада? — спросила Гуннхильд. Но Сигрид не знала.