Серебряный огонь
Шрифт:
– Мне он кажется очень милым. Посмотри на его красивые печальные глазки. А если назвать его Крохой?
Иветта согласилась.
– Подойдет, он действительно не больше крошки хлеба.
Кроха вскочил, устав от волнений новой жизни, в устланную подушками нишу перед окном и свернулся клубком для сна. Ему показалось, что он угадал с новой хозяйкой.
Чувства Терезы д'Ароне были гораздо сложнее. С однойстороны, ей, конечно, понравилось кольцо с прямо-таки огромным сапфиром, сверкавшим у нее на пальце. С другой стороны, она бы охотно швырнула
Ее выразительные глаза сузились при взгляде на высокую фигуру визитера, уже собравшегося уходить.
– Я бы хотела получить от вас другое, более скромное кольцо, Филипп! – сказала она тихо.
Вернон догадался, что она имела в виду обручальное, но не стал реагировать на ее слова. Его молчаливый поклон означал прощание.
Зажав драгоценный подарок в правой руке, она не смогла отказаться от последнего удара. Так просто от Терезы д'Ароне не отделаться!
– Не слишком ли вы доверчивы, мой друг, полагая, что ваш крохотный мотылек устоит перед искушением, приготовленным для него другим, более могущественным? Не ждите от меня утешений, когда станете рогоносцем.
Филипп Верном удержался от ответа. Ни один мускул на его лице не дал понять мадам д'Ароне, достигла ли ее стрела цели. Между тем она была бы чрезвычайно довольна, узнав, что маленькое, но твердое зернышко недоверия не пропало и начало постепенно прорастать.
Хотя Фелина была очаровательна, необыкновенна и соблазнительна, она оставалась для Вернона загадкой. Что скрывалось за ее улыбкой, ее задумчивостью, ее высокомерным отпором? Неужели она рассчитывала на благосклонность монарха? Не потому ли она опасалась любого прикосновения его руки?
Глава 12
– Какой фантастический праздник!
Фелина восторженно повернулась вокруг себя, шурша накрахмаленными юбками и даже не реагируя на мрачный взгляд мужа. Желание короля отметить Новый год шикарным и театрализованным балетом получило ее полное одобрение.
А Генрих Наваррский, под воздействием искренней радости маркизы, наблюдавшей за представлением из кареты, а за аллегорическими танцами и заключительным фейерверком – из зала, наградил юную даму своей благосклонностью. Так что Габриэлла д'Эстре во время фейерверка покинула зал.
Не требовалось большого воображения, чтобы представить себе, кого касались сплетни и перешептывания в новогоднюю ночь.
– Какой праздник! Кажется, вы отлично развлеклись, дорогая! – подтвердил Филипп с сарказмом.
– В самом деле.
Она произнесла это серьезно, и теперь не замечая его скверного настроения.
– Этот праздник веселее, чем праздник урожая, и представляется мне вершиной раскрепощенности! Я вообще не ощущаю усталости! Вы заметили чучело птицы, украшавшее карету с музами?
Она повторила несколько танцевальных па и вдруг, задумавшись, остановилась на середине комнаты. В ночь, разделившую два соседних года, ей показалось, что начинается другой период, другая жизнь.
Она теперь не наивная девчонка из Сюрвилье и не скончавшаяся благородная дама, роль которой ей пришлось исполнять. Она как бы превратилась в змею, сбросившую весной старую кожу, чтобы опять возродиться и со свежими силами, с обновленной красотой устремиться навстречу событиям.
Филипп Вернон, размышляя, наблюдал за ней. Возможно ли, чтобы король, захваченный естественной привлекательностью и обаянием, решился разрушить супружеские узы? И можно ли обижаться на него за это? Разве на своей шкуре Филипп не испытал притягательности Фелины?
Его долгое зловещее молчание, наконец, прервало восторженность юной дамы. За прошедшие часы она едва успела обменяться с ним парой слов. С доверительностью, которая возникла между ними после того памятного дня, когда ей подарили Кроху, она положила на его руку свою ладонь и подняла взор.
– Мне кажется, вам этот вечер понравился гораздо меньше, мсье?
Молния, сверкнувшая в его полуприкрытых глазах, заставила ее опустить руку.
– Неужели мне так уж радостно наблюдать, как другой увивается вокруг моей жены? Вам захотелось высших почестей? Мечтаете в новом году о королевской постели, мадам?
От внезапного оскорбительного нападения у Фелины перехватило дыхание. Он серьезно так считает или смеется над ней? Обидно и то, и другое. Она стиснула руки и упрямо расправила плечи. Серебристый огонь ее глаз схлестнулся с его убийственным взором.
– Есть ли еще такие оскорбления, которые вы не решились бы мне нанести? – прошептала она, и ее низкий голос зазвучал хрипло.
– Оскорбления? Вы сидите на рослом коне, мадам, если вспомнить о вашем скромном происхождении, – возразил он ей ядовито. – Думаю, что положение королевской фаворитки вам не было обещано еще в колыбели.
– Мне бы лучше совсем не родиться, чем стать игрушкой капризных благородных господ. Можете отослать меня в замок Анделис и там заставить умереть, если считаете, что я позорю данное мне имя. Мадам д'Ароне и ей подобные всегда готовы вновь заключить вас в свои объятия.
Не только ее слова заставили Филиппа Вернона опомниться, но и выражение ее бледного, глубоко несчастного лица. Хотя Фелина великолепно играла роль его покойной супруги, она никогда не умела скрывать свои чувства перед ним. Он причинил ей боль! Он вел себя как идиот, из чувства мести терзавший красоту за то, что она заставляла страдать его самого!
Сердито и одновременно виновато вздохнув, обнял он хрупкое тело в темно-синем, расшитом золотом парчовом платье. Услать ее подальше от двора, от Парижа и от себя у него не хватало сил.
Прижимаясь губами к ее волнистым волосам, маркиз пробормотал:
– Прости меня, прости меня, сердце мое, я сошел с ума от ревности.
Фелина не поверила своим ушам. Она противилась объятиям, как и надежде, которую вопреки рассудку вновь возрождало в ней его признание.
– Оставьте меня! Довольно безумства. Вы, должно быть, немало выпили и не отдаете себе отчета в сказанном. Оставьте меня. Я позову вашего камердинера, и он уложит вас в постель.