Серебряный пояс
Шрифт:
А по цепочке уже передалось: «Мужики! Вниз копайте! Так легче! Вон, Ванька с Мишкой уже свою сотню пробили…»
Напарники очень скоро соединили тропу с другим отрезком пути, но долго не задержались на месте, поспешили назад. Передвигаясь по пояс в снегу, от дерева к дереву, ребята вырезали следующую сотню метров целика, опять стали копать вниз. Некогда ум тешить славой. Время торопит. Общая беда еще не прошла мимо промысловиков стороной.
Спустя немного времени мимо них, также утопая в снегу, прошли Василий и Тишка. За ними Иван Мамаев с Лешкой Воеводиным. Потом потянулись остальные. Из Таежного Сисима на снежный перевал медленно, но верно, потянулась глубокая, надежная тропа жизни.
Переход
Хмурый день не принес облегчения. Тяжелые, черные снеговые тучи заполонили окружающий мир тайги. Ограниченная видимость придавила уверенность людей непосильной, свинцовой ношей. Густые хлопья снега, падавшие из ниоткуда, угрожающим шелестом торопили старателей: «Спеши! Спеши, человек! Завтра будет еще хуже». Нахохлившиеся, облепленные холодной солью деревья равнодушно смотрели на происходящее: «Здесь вам не теплая печка. Тут дикий мир, в котором свои законы. Здесь каждый борется сам за себя!». Понимая это, промысловики боролись.
Тропа жизни — тропа спасения — будто связующая ниточка двух границ бытия стараниями отчаянных рабочих упорно тянулась на невидимый перевал. Она походила на глубокую, пробитую в метровом снегу канаву, в которой могла свободно пройти лошадь. Резко взметнувшись в гору от артельского поселка, она не имела послаблений. Вероятно, умный математик без труда смог бы определить приблизительный угол подъема и удивиться представленной картине. Однако привычные к трудностям и лишениям люди тайги смотрели на свое творение спокойно: «Перевалы и хребты не выбирают. На снег соломки не положишь. Лишь бы лошадь взад не скользила».
Общими усилиями, без перекуров и отдыха, из последних сил, до дрожи в руках старатели наконец-то вышли на желанный хребет. Несколько километров пути с лопатами в руках оказались для жителей непредсказуемым этапом завершающегося сезона.
— Лучше пару шурфов пробить, — говорили одни.
— Легче десять кубов на горбу перенести, — вторили другие.
На минуту сгрудившись под сводами заснеженных, низкорослых кедров, мужики молча смотрели назад, вниз, откуда они пришли. Возможно, каждый из них хотел посмотреть на то роковое место, откуда они спешили выбраться. Как будто в подтверждение этого на короткую минуту разорвалось небо, очистился кусок горизонта, заснеженные горы и хребты, а вместе с ними и злосчастная золотая долина. Сверху было хорошо видно слияние двух таежных ручьев: Степного и Таежного Сисима. Неподалеку от устья ютились маленькие квадратики строений Ивановского прииска — небольшого поселения, где они с семьями прожили долгий трудовой сезон на промывке золота. Рядом с избушками суетились фигурки людей, стояли под грузом готовые в дорогу лошади. В одном силуэте можно было различить неповторимую, строгую стать Григория Феоктистовича, дававшего женщинам последние распоряжения. Вон Филя Ямской и Степан Егоров осторожно выносят из низкого дома Михаила Самойлова, бережно укладывают больного на носилки между лошадьми. Рядом суетится бабка Петричиха. Чуть дальше из пригона ребятишки выгоняют единственную корову. На глаз до прииска расстояние кажется не больше трех километров или даже меньше. Однако как велик этот отрезок пути между жизнью и смертью! Стоит еще на одну ночь задержаться там, в долине, утром вряд ли кто-то поднимется на перевал. Из злосчастного места надо выбираться, не задерживаясь ни на час. Иначе исход жизни людей может быть непредсказуем.
— Да, действительно, долина смерти, — хмуро протянул Павел Казанцев. — Скоко до нас тутака народу полегло. За золото… По вине непогоды… Али еще по каким причинам.
— И еще поляжет… — в тон ему подтвердил Василий Веретенников.
Без сомнения, оба опытных бергало были правы. Неисповедимы пути твои, Господи! Золото всегда приносит людям только зло. И в этом весь смысл промысла благородного металла.
В подтверждение сказанных слов старатели сняли шапки, перекрестились. Возможно, каждый из них мысленно прочитал короткую молитву. Но замкнутость, скрытые, молчаливые характеры мужиков не дали волю горькой слезе. Такова уж участь жителей тайги: относиться к происходящему с достоинством, должным пониманием, каким бы суровым оно ни было.
Закрылось небо. С запада вновь накатились мрачные снеговые тучи. Холодный, пронизывающий ветер принес мириады сухих, мохнатых снежинок. Здесь, на высоте, температура воздуха на несколько градусов ниже, чем в долине. А значит, людям стоило как можно быстрее преодолеть перевал.
На прииске — последние минуты перед тяжелой дорогой. Пять лошадей выстроились в одну цепочку. На первой — самые маленькие дети, от трех до пяти лет. Их трое: двухлетний Егорка Васильев и две девочки, четырех и пяти лет, Нюра Егорова и Маша Веретенникова. Егорку посадили между девочками, чтобы не упал при подъеме. Детей укутали суконной попоной: «Не дай бог подует!». Под ребятишек поставили самого спокойного старого мерина Мишку, чтобы «дорогу чувствовал и драгоценную поклажу не сбросил». Остальные, более взрослые ребятишки, за неимением вьючных животных, пойдут пешком.
Следом за ними, спаренные в ряд носилками, стоят конь Михаила Самойлова Карька и гнедая, сильная кобыла Верба. Михаил уже лежит на носилках, стыдясь своей немощности, недовольно кряхтит: «Дожился… Из тайги домой на лошадях вывозят. Обузой стал…» Рядом суетится знахарка. Все внимание целительницы обращено к больному. Она накрывает мужчину до ушей одеялом, укутывает ноги, тело, чтобы тот, не дай бог, не остыл. Медвежатник тяжело сопит, но действиям Петричихи не противится: назвался груздем, полезай в кузов.
На две оставшиеся лошади женщины увязывают немудреные пожитки, посуду, какие-то вещи. Лошадей мало, а вещей так много, что представительницы слабого пола начинают спорить, что важнее: чашки, ложки, кружки или подушки с одеялами. Жена Василия Веретенникова Варвара пытается водрузить на спину животного чугунный чан на два ведра. Соломея Казанцева с другой стороны лошади наваливает объемистый баул с подушками и периной. Другие не забыли посуду. Хозяйская утварь явно не умещается на спине кобылы. Между жительницами снова назревает ссора, сопровождающаяся изысканной бранью в адрес любой из сторон. Через минуту вся тайга уже слышит о прошлых грехопадениях, смешивании в грязи родовых уз до седьмого колена и прочих недостатках соседей. Яростная перепалка напоминает собачий лай приисковых собак, которые не в состоянии догнать мчащегося по кругу зайца. Мужики злятся на своих жен, пытаются образумить зарвавшихся баб, однако все без толку. Ссора набирает обороты. Возможно, еще минута, и соседки вцепятся друг другу в волосы.
Решение всех проблем ограничилось действиями старшего артельщика. Григорий Феоктистович схватил топор, откинул чугунный казан на снег, что есть силы ударил его обухом, расколол на три части. Не обращая внимания на шокированную Веретенничиху, мужчина так же сорвал пуховую постель и приложился к ней острым жалом. К пушистому снегу прибавилось черное перо глухаря.
— Ох! Горе-то какое! — взвизгнула Соломея. — Семь лет! Пушинка к пушинке собирала! Григорий, побойся Бога!
— Сама побойся! — гневно ответил старатель. — У смерти в руках сидим, а они барахло свое спасают! Вон со спин всю утварь долой! Детей на лошадей! Они наше богатство! Ради них живем!
Притихли бабы, образумились. И верно, правду Григорий говорит. Как по снегу ребятишек через перевалы выводить? Самим бы подняться.
Быстро сообразив, соседки потащили хозяйское богатство по избушкам: может, придется вернуться на будущий год. Мужики тут же посадили детей на спины лошадей. Последнюю кобылу Липу предложили беременной Клаве Поздняковой, но она отказалась:
— Сама потихоньку пешком пойду…
На Липу посадили детей, сзади на веревку привязали корову. Мужики взвалили на спины котомки с продуктами, раскиданное артельное золото, заткнули топоры за пояс, взяли лопаты в руки, выжидающе посмотрели на Григория. Тот не стал надолго тормозить движение, снял шапку, перекрестил лоб, избушки, в которых они прожили долгий старательский сезон, дорогу на перевал и громко скомандовал: