Серебряный шрам
Шрифт:
– Да ладно, и так все ясно.
Я повернулся и пошел к выходу. В дверях повернулся и добавил:
– Вот что, Глеб. Теперь твоя жизнь не только ничего не стоит, она стремительно подходит к концу, и каждая новая минута может стать последней. Главное, чтобы ты это хорошо понял.
Я в сердцах хлопнул за собой дверью и чуть не столкнулся нос к носу с Валери.
– Ну что еще?
– Там, – сказала она странным голосом, показывая в сторону калитки, – там менты. Они спрашивают тебя. Беги, если можешь…
Я огромными шагами шел к калитке. Валери пыталась меня удержать за локоть.
– Подожди! Давай что-нибудь придумаем!
– Все! – крикнул я. – Хватит! Что ты предлагаешь придумать? Залечь на дно бассейна? Открыть стрельбу? Прикинуться идиотом?
Я завернул за угол и увидел Бориса, который мирно беседовал с двумя молодыми сержантами.
– А может, чайку? – спрашивал он их, но сержанты вежливо отнекивались.
Я подошел к ним.
– Слушаю вас, – довольно грубо сказал я, даже не поздоровавшись.
Один из милиционеров козырнул, приветливо улыбнулся и спросил:
– Простите, вы Кирилл Вацура?
– Да, я.
Сержант полез в нагрудный карман и достал паспорт:
– Значит, это ваш. Вы забыли его в гостинице «Таджикистан».
– В самом деле, – кивнул я, и у меня с души свалился камень. – Я вынужден был срочно уехать и забыл его у администратора.
Не ожидая никакого подвоха, я протянул руку, как вдруг сержант молниеносно перехватил руку и защелкнул на моем запястье наручник. Я не успел опомниться, как «браслет» обжег холодком и вторую руку.
– Я не понял, – едва смог произнести я. – Что вы делаете?
Борис сделал какое-то нелепое движение, будто хотел кинуться мне на помощь, но так и застыл с протянутой в мою сторону рукой.
– Вы обвиняетесь в убийстве полковника Алексеева, – сказал сержант. – Пройдемте в машину.
Я повернул голову назад и поймал полный отчаяния, боли и любви взгляд Валери. Потом посмотрел на Бориса, на Глеба, который застыл посреди дорожки, ведущей к бассейну, снова на Бориса. Я чувствовал, как они стремительно удалялись от меня, закрываясь высокими бетонными стенами с колючей проволокой.
Милиционеры терпеливо ждали. Пойти с ними, значит, сделать первый шаг к тюрьме, как никогда ясно понял я.
Наверное, это был мой самый рискованный, но единственно верный шаг. Я кивнул, повернулся к калитке, будто собирался идти к ней, и с короткого размаха, обеими руками, скованными наручниками, ударил стоявшего рядом со мной сержанта в солнечное сплетение. Звякнули металлические пуговицы. Сержант охнул, согнулся, а я, толкнув плечом второго, рванул за угол дома, с треском преодолел кусты, цветник, взмыл вверх по сетке голубятника, оттуда прыгнул на забор, затем вниз, кубарем покатился по траве под откос, туда, где весенние бурные реки намыли овраги с рыхлыми отвесными стенами, с трещинами, ответвлениями и промоинами. Я сыпался вниз вместе с землей и камнями, как дерево, срубленное над обрывом, я бежал к свободе, к единственному шансу и как заклинание повторял имя: Мария Васильевна, Мария Васильевна…
Под ногами стало хлюпать: я бежал по мелкому ручью. Так было легче – дно ручья было присыпано галькой, и ноги не увязали в сырой глине. Я не оглядывался. Мои преследователи потеряли меня из виду, и потому не раздавалось за моей спиной ни криков, ни выстрелов. Я менял направление так, как подсказывала интуиция, кидаясь из стороны в сторону, но с каждой минутой удаляясь все дальше от дачи. Со всех сторон меня окружали холмы, одинаковые, симметрично расположенные, как пироги на противне, и я терялся среди них, запутывал следы, сразу сворачивал в сторону, если мне под ноги ложилась тропа. Как они меня нашли? – думал я. – Откуда они могли знать, что именно в этот день я появлюсь на даче… Может быть, картавый навел ментов на меня? Больше некому…
Через час я перешел на шаг. Пот градом катился по моему лицу, на куртке проступили темные пятна. Опять начала болеть голова: казалось, что в ней маятником качается гиря, и она все бьет и бьет по мозгам. Теперь я шел по лугу, спускаясь в долину, прикрытую дымкой. Мне надо было выйти на дорогу, поймать машину – о! сколько раз за последние месяцы я делал это! – и уговорами или угрозами заставить водителя довезти меня до Душанбе. Я должен добраться туда очень быстро. Намного быстрее картавого. Я должен опередить его и спасти единственного человека, который может доказать мою невиновность.
Я нашел подходящий камень и стал разбивать о него перемычку наручников. Я лупил по камню, натирая запястья браслетами до крови, и горько ухмылялся своей незавидной доле: второй раз за последние два месяца мне приходится делать и эту работу – освобождать руки из плена.
Спотыкаясь о кочки, я брел по лугу. Звенящая тишина висела надо мной. Над землей тонкими струями плыл туман. Какая-то невидимая птица мелодично свистела с неба, будто высоко-высоко, на облаках, завели патефон и кружились под музыку ангелы.
Я, центр Вселенной, лежал на спине, раскинув руки, и смотрел в небо. Еще теплое солнце просвечивало туман, высушивало его, нагревая остывшую за ночь влажную землю. Снизу доносилось блеяние овец, жестяной перезвон стада; животные облаком наползали на меня, но не было сил встать, хотелось просочиться в землю, а потом прорасти пшеничным колосом и стоять здесь, покачиваясь на ветру, до самой зимы… Я не открывал глаза и не шевелился, чувствуя, как горячие скользкие овечьи языки облизывают мне лицо, шумно обнюхивают, как щекочут по щекам мягкие завитки их шуб. Я был в раю, и незнакомый голос, который раздался надо мной, мог принадлежать только богу:
– Эй, солдат! Живой или нет?
Я открыл глаза. Надо мной склонился старик в стеганом халате, где заплата сидела на заплате.
– Здорово, дед, – сказал я богу, протирая глаза. – Кажется, заснул малость.
– Где служишь? В Кулябе? Или на заставе?
– В Кулябе.
Он принял меня за солдата. Собственно, удивляться нечему. Форма соответствует, возраст – а здесь теперь служат только контрактники – тоже.
– Мне в город надо, отец.
Бог почесал бороду, повернулся лицом к долине и махнул рукой: