Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И
Шрифт:
Горский в художественной литературе всюду искал следы учения Федорова. Находил он и в „Спящей царевне“. Царевич ударился о гроб хрустальный и вернул к жизни спящую царевну. Кульминацию „Медного всадника“ он считал в тот момент, когда Евгений, увидев снесенную хижину Параши и поняв, что она мертва, ударил себя по лбу и захохотал. Он понял, по фантазии Горского, что теперь задача его жизни – воскресить Парашу. Сам Горский написал очень интересное стихотворение на тему „Ночь перед Рождеством“ Гоголя. Поклонники Солохи, выходящие из мешков, развязанных кузнецом Вакулой, – это восстание из гробов мертвецов. Эту нелепую, несуразную идею он облек в замечательную форму таинственности, мистерии.
…Если человек умирал – в глазах Горского он совершал непростительный
…Горский был арестован и умер в тюрьме. Все-таки умер! И странно, его смерть я принял спокойно. Почему он, словно недолгим призраком, прошел через мою жизнь? Как встретил он свою смерть? Был ли в сознании происходящего? Как Пьер узнал о смерти Каратаева, как о спокойной закономерности. Каратаева он мне напоминал еще и тем, что всегда был занят, что-нибудь мастерил, что-нибудь устраивал, шил, перелистывал и все думал, думал. Но каратаевской слитности с жизнью у него не было. Слишком он был интеллигент и искатель, но не „беспокойный“, а успокоенный, нашедший свою правду» (Н. Анциферов. Из дум о былом).
ГОРЬКИЙ Максим
см. МАКСИМ ГОРЬКИЙ
ГОФМАН Виктор (Виктор-Бальтазар-Эмиль) Викторович
Поэт, прозаик, критик, переводчик. Публикации в журналах и газетах «Детское чтение», «Русский листок», «Век», «Свободный труд», «Москвич», «Раннее утро», «Вечерняя заря», «Дело и отдых», «Слово», «Солнце России», «Новый журнал для всех» и др. Стихотворный сборник «Книга вступлений. Лирика. 1902–1904 гг.» (М., 1904); «Искус» (СПб., 1910); сборник прозы «Любовь к далекой. Рассказы и миниатюры. 1909–1911 гг.» (СПб., 1912). Покончил с собой.
«Болезненный молодой человек с землистым лицом. Поверх очков надевал он еще пенсне» (Б. Садовской. «Весы». Воспоминания сотрудника. 1908–1909).
«Помню Виктора Гофмана тех дней, помню, как он читал:
Не хочу умереть молодым,На заре соблазнительных грез,Не упившись всем счастьем земным,Не сорвавши всех жизненных роз…ровно за десять лет до своей трагической смерти!
И никто бы не сказал тогда, любуясь его горячими вишневыми глазами и задорной белозубой улыбкой, что ничего ему не будет отпущено, кроме шипов, в короткий срок смятой и придавленной жизни» (Н. Петровская. Воспоминания).
«Тонкий, худой, с лицом немного еврейского типа, скорее красивым, во всяком случае очень выразительным, быстро отражающим душевные движения, Гофман на меня сразу произвел впечатление человека, которому нечто „дано“ свыше.
Я верю своим первым впечатлениям, невольным симпатиям и антипатиям; для меня они убедительнее, чем все рассудочные соображения. Я „поверил в Гофмана“ с первого взгляда, и для меня лично это было важнее, нежели те или другие достоинства показанных мне стихов. Но и эти стихи юноши-поэта меня поразили. В них много было юношеского, незрелого; были явные недостатки техники, в темах было какое-то легкомыслие и поверхностность (да и как ждать „глубины“ от „философа в осьмнадцать лет“); но было в этих стихах одно преимущество, которое искупало все: они пели – была в них „прирожденная“ певучесть, не приобретенная никакой техникой, особый „дар неба“, достающийся в удел лишь немногим, истинным поэтам. Стихи Гофмана доказывали неопровержимо, что он – поэт, и этого было с меня достаточно» (В. Брюсов. Мои воспоминания о Викторе Гофмане).
«Его стихи почти все – поют. И в этом отношении, в непосредственном даре певучего стиха, у В. Гофмана среди современных поэтов мало соперников: К. Бальмонт, А. Блок, кто еще?…В. Гофману удаются непритязательные картины природы, особенно ясных весенних дней, когда „становится небо совсем бирюзовым“, когда весь мир „как слабый больной“; картины „прозрачного вечера“, летнего бала „меж темных лип“, тихой зыби лодки на ночной реке. Он умеет рассказать о „застенчивости и дрожи“ влюбленной девушки, о тайной радости „продлить знак прощанья – прикосновенье рук“, о „тихом и светлом“ облике, явившемся ему „в ласковом сне“, – и, только как исключение, о счастии остаться вдвоем „в душной натопленной спальне“. Из мира города он может передать ощущение от темных, молчаливых комнат, от „бликов электричества на матовом полу“, но самый город ему приходится рисовать отрицательными чертами, говоря о своем одиночестве в шумной толпе, о своем ужасе перед кошмаром улиц, бульваров, тяжелых, недвижных стен…В. Гофман – поэт, не лишенный своеобразного отношения к действительности, умеющий смотреть на нее не сквозь призму чужих впечатлений» (В. Брюсов. Рецензия на сборник «Искус». 1910).
«Он не мог, как большинство, видеть смысл в устройстве своей жизни, не мог стремиться к благосостоянию и ставить целью своей работы и своих стремлений – заработок; его действительная жизнь – был его внутренний мир, его идеи, его творчество, все остальное его не касалось и, отрывая его от его мыслей, начинало мало-помалу тяготить» (Л. Гофман. Биография Виктора Гофмана).
«Худенький, слегка сутуловатый, с впалой грудью, близорукими глазами в пенсне и длинными аристократическими пальцами, он проходил через петербургскую литературную сутолоку всегда один, сосредоточенный в себе, скупой на слова, и если и не печальный, то сдержанно серьезный» (Л. Василевский. В. В. Гофман. Некролог).
ГОФМАН Модест Людвигович
Поэт, литературный критик, литературовед, пушкинист. Член «Кружка молодых» (СПб., 1906). Секретарь издательства «Оры» (1907). Публикации в журналах «Перевал», «Лебедь», «Свободные художества», «Задушевное слово» и др. Стихотворные сборники: «Кольцо. Тихие песни скорби» (СПб., 1907); «Гимны и оды» (СПб., 1910). Монографии «Поэзия К. Ф. Рылеева» (Чернигов, 1917), «Пушкин. Его общественно-политические взгляды и настроения» (Чернигов, 1918), «А. С. Пушкин» (Чернигов, 1919), «Деревня в произведениях Некрасова» (Чернигов, 1919), «Пушкин. Первая глава науки о Пушкине» (2-е изд. Пг., 1922) и др. С 1922 – за границей.
«Маленький, белокурый, с огромной бородой, придававшей ему вместе со странными, несколько больными глазами, несмотря на юную кожу и румянец, старообразный вид этак тридцатилетнего… Велико было мое удивление, когда я узнал, что он на год моложе меня и что ему предстоит в следующую зиму [1906. – Сост.] явиться апологетом новейшего искусства среди молодых.
С одной стороны, значительная небрезгливость, значительная доля шарлатанства (оно чуялось уже в его бороде), с другой стороны – изумительная быстрота схватывания и какая-то нечеловеческая работоспособность, вместе с враждебным практицизмом и с какою-то вкрадчивою нежностью, вот характернейшие черты этого человека…Он оказывал значительное влияние не только на своих хотя и старших, чем он, но все же сверстников; и не только на старшего его почти на семь лет Александра Блока, но даже и на Вячеслава Иванова» (В. Пяст. Встречи).