Серьезные мужчины
Шрифт:
Айян отправился к себе за стол, сгреб свежую курьерскую почту и факсы, открыл внутреннюю дверь и вошел. Как обычно, астрономы сидели на диванах у окна. Некоторые уставились на него с неприязнью. Айян добрался до незанятого стола Намбодри, в углу, и взгляды провожали его. Обычно они не замечали его присутствия, но после их последней встречи все изменилось. Он сделал вид, что сортирует курьерскую почту и факсы на столе Намбодри. А левую руку медленно опустил в узкий зазор между столешницей и ящиком стола, где обычно оставлял мобильный телефон. Положил его в карман и вышел.
Айян двинулся по коридору третьего этажа, попутно доставая три копии счетов, сделанных в бухгалтерии. Набрал номер
– Это курсы «Арьябхата». Сообщите, когда нам получить заказ.
Женский голос переспросил:
– Вы с курсов «Арьябхата», говорите?
– Да.
– Минутку.
На линии появился мужской голос:
– Кто говорит?
– Мурти, – сказал Айян.
– О каком заказе речь?
– Был всего один.
– Но образцы были высланы месяц назад, – встревоженно отозвался мужской голос.
Айян сбросил звонок и набрал второй номер, затем третий. Другие два печатника тоже сообщили, что заказ был доставлен месяц назад. Айян этого и опасался. Опоздал.
Вопросник Институтского Единого вступительного экзамена был драгоценностью и охранялся не силой уязвимого письменного шифра или опасным непостоянством приверженности, а силой традиции. Ежегодная его разработка – чрезвычайно засекреченный процесс, известный лишь очень немногим. И Айян среди этих немногих не числился. С годами он разведал кое-что по мелочи, внимательно прослушивая стены и собирая информацию по крупицам.
Каждый год пятеро профессоров и директор тайно встречались на протяжении трех недель и формулировали вопросы к вступительному экзамену. Компьютер они не применяли никогда. Всегда записывали вопросы от руки в один блокнот. Они разрабатывали три опросника и заказывали их печать трем разным подрядчикам. Каждый год один из профессоров комиссии ЕВЭ лично отправлялся к печатникам под видом представителя курсов «Арьябхата». И потому даже печатники не ведали, что они изготавливают. Возможно, думали, что печатают учебные материалы для одного из тысяч городских образовательных учреждений. Незадолго до экзамена директор выбирал одну из трех отпечатанных версий опросника.
Айян только что узнал от типографов, что вопросники уже доставлены. Они, несомненно, где-то в Институте. Вступительный экзамен состоится через два месяца, и Айян думал, что ему хватит времени найти, где эти бумаги хранятся. Три версии опросника на десять тысяч претендентов, прикинул Айян, – это не меньше трех больших коробок. Такая доставка не могла пройти незамеченной. Он принялся бродить по этажам и обнаружил таинственно запертые комнаты. Всего он нашел таких три. Они не были опечатаны. Просто заперты. Ключи-то не проблема. Однако обыск этих комнат ничего не дал. Он расспрашивал охранников, не видали ли они чего, вызнавал у своей армии слуг, отправляли ли их в типографии забирать заказы или, может, они наблюдали невероятное – как громадные коробки приносил на себе кто-то из профессоров. Но никто не мог ему помочь.
Две недели Айян ночами напролет обыскивал чуть ли не все подряд комнаты Института – искал вопросники. Он узнал, что в бухгалтерии есть сейф, но туда бы и одна коробка не влезла. Его смущало, как увесистый заказ объемом в три большие коробки может быть настолько невидимым. Шли дни, и он осознал, что лишь один человек может ему помочь.
Бессонной ночью в подвале Арвинд Ачарья влюбился в собственную тень. Он бродил по лаборатории и развлекался своим положением одномерного призрака. Расставил настольные лампы на главном столе так, чтобы видеть себя на стенах и на полу непропорциональным в размерах. Ачарья почти не мог
Его занимала радость освобождения, которую он не мог поименовать, но мало того – его мучила подростковая любовь. Эта любовь была куда страшнее той, что он чувствовал к Опарне. Потому что любовь эта адресовалась его жене, которая пять дней назад его бросила.
Лаванья сказала ему, что могла его выносить все это время, потому что он всегда изо всех сил старался не выглядеть помешанным, хоть им и был. Но она не может терпеть его нынешнюю беспричинную радость и его разговоры с предметами, словно те задают ему вопросы. Лаванья сказала, что из-за его неизбывного счастья она чувствует себя ненужной. Он спросил, может, она его попросту стесняется. Жена взяла его за руку и сказала:
– С чего бы женщине тебя стесняться? Ты слишком красив, Арвинд. Я просто не справляюсь с тем, какой ты стал. Мне больно, хотя я знаю, что ты очень счастлив. – После чего выдала четкие наставления обслуге, упаковала вещи в чемодан и уехала в Ченнаи к своей бесчисленной родне.
Теперь Ачарья проводил все время в подвале. И превратился из внезапно культовой фигуры с газонов и дорожек в подземную легенду. И уже не только ученые из Института принялись искать его общества, но и ученые и студенты из других мест. Они сидели на полу или на столах и стульях и разговаривали о философском будущем физики, о непрестанном спуске вечных пришельцев, о заявлении Стивена Хокинга, что на вопрос, почему существует жизнь во вселенной, скоро найдется ответ, и много о чем еще.
Однажды вечером в его подвальный мир, заполненный четырьмя десятками ученых и учащихся, проникла странная нервная фигура.
– Я из отдела безопасности, – сказал Ачарье этот человек, косясь на собравшихся. – Сим уведомляю, что принято решение о прекращении вашего нелегального пребывания в Институте. Вас просят покинуть территорию немедленно и не использовать подвал как свое рабочее место.
– Но мне тут нравится, – сказал Ачарья.
– Это приказ руководства, сэр.
Один человек из публики – маститый институтский ученый – предложил уведомителю образумиться.
Уведомитель ответил беспомощно:
– Я не владею Институтом, сэр. Я лишь ставлю Ачарью в известность о решении, принятом на высочайшем уровне.
Собрание умолкло и пригорюнилось – и постепенно растворилось. Кто-то ободрял Ачарью и говорил, что изыщет способ ему помочь, кто-то угрюмо тряс ему руку. Когда последний из посетителей, тощий юноша с рюкзаком, уже собрался уйти, Ачарья скомандовал:
– Мальчик, добудь мне одежды и побольше шоколада. И много бананов.
После того вечера Ачарья двенадцать суток не покидал подвала. Он боялся, что, если выйдет хотя бы погулять на газоны, кто-нибудь запрет дверь и его вышвырнут из Института. Посетителей теперь у него было еще больше прежнего, ему несли еду и одежду. И мыло. Сам собой разгорелся подвальный бунт. Намбодри истерзали вежливыми звонками и просьбами пересмотреть решение. Но он не уступил. По его расчетам, неприятие к нему забудется, как только Ачарья исчезнет не только из Института, но и, после оформления его увольнения, из Профессорского квартала.