Сергей Михалков
Шрифт:
Горжусь тем, что Владимир Александрович Михалков, мой отец, начав буквально с нуля, стал одним из основоположников промышленного птицеводства страны. Брошюры с его рекомендациями стали настольными книгами для специалистов и любителей многих поколений.
В 1932 году ему предложили возглавить кафедру в Воронежском сельскохозяйственном институте. Он согласился. Но переехать на новое место жительства из Пятигорска не успел — умер в городе Георгиевске…
Иногда меня спрашивают:
— Почему вы готовы помочь даже тому, кто потом, за вашей спиной, непременно скажет о вас гадость?
Я
— Пусть. Но я все-таки помог… и не унизился до «гадости»…
И опять тут к месту вспомню отца. Он был человек легкий, отзывчивый на чужую нужду. Но и к нему, его имени люди относились соответственно. Когда его не стало, сотрудники выхлопотали нашей немалой семье, которая, конечно же, очень нуждалась, персональную пенсию. В архиве сохранилась эта ветхая бумажка, которая в те тяжелые годы так много значила для мамы и нас, троих мальчишек…
Но… пока мой отец жив. Год 1925-й. Мне двенадцать лет. Хожу по домам подмосковного поселка Жаворонки и предлагаю приобрести брошюру под названием «Что нужно знать крестьянину-птицеводу». Брошюра издана «Книгосоюзом». Автор ее — мой отец.
Одна из его книг называлась «Почему в Америке куры хорошо несутся».
Однажды мы получили из-за границы, кажется из Лондона, оригинальную посылку: в ней лежал упакованный в вату десяток крупных яиц. Три яйца оказались «болтунами», зато из остальных вывелись… утята! Это были предвестники ставшей потом столь популярной у нас в стране породы яйценосных уток «индийский бегун», ярым поклонником и пропагандистом которых был мой отец.
Вспоминается и другой семейный случай. Мне, тринадцатилетнему юнцу, посчастливилось выиграть в лотерее московского ГУМа… бутылку портвейна! Гордый своей удачей, я вернулся домой и простодушно протянул ее:
— Это тебе, папа!
— Где ты ее взял? — спросил отец.
— Выиграл в лотерее!
Отец молча вышел во двор, на моих глазах отбил горлышко бутылки об угол мусорного ящика и, вылив вино на землю, спокойно, но веско сказал:
— Никогда не играй ни во что! Запомни! Работай и зарабатывай!
Запомнил.
И это он, отец, рано дал мне в руки сказки Пушкина, басни Крылова, стихотворения Лермонтова и Некрасова. Ему нравился и Владимир Маяковский, о котором я тоже рано узнал от него. И уже не мог жить без поэзии ни дня.
Первые свои стихи я написал очень рано. Во всяком случае, мне было десять с небольшим лет, а стихов — намного больше. И как же заодно со мной горевали мои мать и отец, когда беспризорники влезли в квартиру и утащили шкатулку с самыми большими сокровищами — моими стихами! Самыми первыми! Аккуратно переписанными в общую тетрадь!
А еще про отца я помню вот что. Когда я окончил в Пятигорске среднюю школу в 1930 году, мне захотелось уехать в Москву и там начать самостоятельную жизнь. Отец написал своей сестре в столицу:
«Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача — получить нужное для писателя образование путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов, общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, он поступит на завод работать и потом будет учиться по какой-нибудь специальности…»
А
— Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет.
Воистину блажен, кто имел счастье иметь такого отца! И как жаль детей, которые лишены дружеской, требовательной отцовской любви.
…26 декабря 1986 года в Тимирязевской сельскохозяйственной академии состоялось юбилейное заседание, посвященное 100-летию со дня рождения известного ученого-птицевода Владимира Александровича Михалкова… И я там был…
…Ничего не рассказал о маме? Ольга Михайловна Михалкова — урожденная Глебова. Ее предки тоже были на военной и государственной службе, активно участвовали в походах и войнах, которые приходилось вести России. Достаточно вспомнить прадеда моей матери Михаила Петровича Глебова (1789–1852), участника Отечественной войны 1812 года, заслужившего в сражении при Гельзберге 29 мая 1814 года золотое оружие с надписью «За храбрость».
Думаю, что мама моя тоже имела право на высокую награду. Одно время она была сестрой милосердия, затем учительствовала, а потом всю себя посвятила семейным заботам. Добрая, мягкая, беззаветно преданная мужу и троим сыновьям, она считала ниже своего достоинства ныть, плакаться, хотя причины к тому были не год, не два, а много-много лет подряд. Можно сказать, что наша семья жила скромно. А можно — бедно, всегда не хватало денег на самое насущное.
Помню мамину склоненную голову, блеск ее волос от света лампы, ее быстрые пальцы с ножницами — она распарывает какое-то старое пальто или мундир, чтобы потом сшить полезную вещь кому-то из нас, троих мальчишек. Это она заботилась о том, чтобы мы не сбились с пути, получили образование, знали языки, умели вести себя в обществе без спеси, но и без заискивания. С охотою, с великим старанием она помогала отцу в его неутомимом изобретательстве всевозможных механических кормушек для домашней птицы и других приспособлений, полезных птицеводам.
Умерла моя мама в суровый военный год — в сорок третьем… Только тогда и успокоились ее вечно занятые трудолюбивые руки.
А в Назарьеве, возле храма, лежат в земле мои прадед и прабабка. Их старинные могилы находятся под охраной государства. Храм до сих пор не восстановлен, а бывший дом — усадьба Михалковых— часть санатория. Недавно мне довелось отдыхать там. Странноватое, непередаваемое ощущение — бродить по тем самым дорожкам, по которым бегал некий малыш Сережа Михалков в коротких штанишках и белой панамке…
Там, в детстве, остался и тот подросток Сергей Михалков, которому отец предложил как-то:
— Попробуй напиши десяток четверостиший для плакатов по птицеводству. Это будет очень кстати. Но знай — агитировать надо кратко, занимательно и весело.
Я охотно выполнил поручение, и мои четверостишия, прославляющие птицеводов, а также агитирующие за современные методы разведения и содержания домашней птицы, были отпечатаны в типографии и «разбрелись» по стране…
Помню, когда мы с отцом читали первые оттиски, он, глядя на меня веселыми глазами, крепко, как мужчина мужчине, пожал мне руку…