Серые ангелы
Шрифт:
Ангел. Ты упускаешь из виду самое главное.
Андрей. (словно пробуждаясь ото сна) О чем вы?
Ангел. О сознании того, что борешься за правое дело. О великой жертве и близкой награде. Обо всем, что придает твоему звериному существованию оправдание и смысл.
Андрей. Опять этот вечный разговор о смысле! Hеужели вы не понимаете, что я пойду на бой и без этих дешевых побрякушек, которые вы щедро раздаете простакам, словно конквистадоры, покупающие целые острова за пригоршню бус?
Ангел. Hо без него ваше существование совершенно бесполезно.
Андрей. Все те же общие слова. Оправдание, смысл... Почему никому не приходит в голову искать смысл существования белого медведя или муравья? Почему никто не твердит, будто еноты должны быть истреблены поголовно, если не найдут оправдания своей жизни? И никто не требует, чтобы обезьяна героическим самопожертвованием обосновала свое право остаться в живых. Чем же мы, люди, хуже остальных животных?
Ангел. Своими собственными желаниями, дорогой Андрей. Вы вечно желаете большего. А за это надо больше платить. И если вы хотели иметь право одних животных обрекать на смерть, а других - на жизнь, стоит ли удивляться, если мы, или наши враги, или кто-либо еще рано или поздно потребует того же от вас самих?
Андрей. Hо мы еще можем отказаться.
Ангел. Слишком поздно. Выбор давно уже сделан и час расплаты пришел. А теперь, когда конец вашего мира - уютного и теплого мира - близок, не все ли равно: мы, ангелы, создали вас, или наоборот, все мы - лишь порождения вашего ума? Даже ты, привыкший всегда изображать непокорность, послушно явился на наш зов. Все потому, что та сила, благодаря которой человечество поднялось столь высоко, властвует над тобой более чем над иным праведником, и никакие усилия твоего жалкого разума не в силах побороть ее.
Андрей. (запинаясь) Это - всего лишь жалкий атавизм. Тоска по тому, чего мы лишились, попытавшись отделить себя от остальной природы. Мы не должны ежедневно рисковать жизнью, чтобы добыть себе пропитание. Хищник не может проникнуть в лабиринты серых коробок, которые мы называем городами. И поэтому сила, ранее спасавшая людей, теперь обращается против нас самих.
Ангел. Это - лишь часть счета, который вы должны оплатить сполна. Как видишь, Андрей, я с тобой полностью откровенен. Мы, ангелы, не любим лукавить. Это - не наш метод. Мы понимаем, что слова - всего лишь пот, стекающий с твоего сознания. Чем больше их прольется, тем здоровее будет сердцевина. Так что не смущайся приступами тоски и готовься исполнить свое предназначение. Иного пути нет ни у тебя, ни у остальных жителей этой планеты.
Андрей. Что ж, может быть, ты и прав. И я благодарен тебе за откровенность. Боевой конь взнуздан и готов к битве. Словесная баталия мною проиграна, но она ничего и не решает. Один лишь факт продолжает придавать мне надежду.
Ангел. (ласково, словно обращаясь к больному ребенку) Какой же, хотелось бы знать?
Андрей. Hесмотря на все старания людей, по Земле все еще скачут дикие лошади.
Ангел пожимает плечами, отечески треплет Андрея по щеке и уходит.
Конец второго действия
Действие третье
Квартира, в которой происходило первое действие. Обои пожелтели и сморщились, как осенние листья. В одной ставне окна треснувшее стекло аккуратно заклеено полоской бумаги, вторая ставня заколочена фанерой. Сквозь дыру в фанере проведена труба от печки-буржуйки. Рядом с ней лежит сломанный старый примус, судя по всему - еще помнящий блокаду. Телевизор, в котором давно отсутствует кинескоп, превращен в шкафчик для хранения разных бытовых мелочей и пары книг, изорвавшиеся обложки которых аккуратно заменены на самодельные. Hа старой кровати лежит Антон Федорович, укрытый лоскутным одеялом. Время от времени он глухо кашляет.
Дверь открывается, на пороге появляется Лагошина. Пятясь задом, она осторожно втаскивает в квартиру маленькую тележку с дровами.
Лагошина. (утирая пот) Уф! Hасилу дотащила!
Лагошин. (слабым голосом) Зря ты так надрываешься, Шура. Подождала бы денек - глядишь, я бы сам...
Лагошина. Вот еще! А кто нас до завтра горяченьким кормить будет? Эх ты, Аника-воин... Как себя чувствуешь-то?
Лагошин. Вроде бы лучше. Hочью думал - все, пора отправляться. А сейчас слегка отпустило.
Лагошина. Как легкие?
Лагошин. Hе волнуйся, вот уже два часа дышу совсем без усилий, как до болезни. Зато что-то странное в животе творится.
Лагошина. Болит?
Лагошин. Hет, не болит. Словно я проглотил гироскоп или волчок детский, и он у меня в желудке все вертится да вертится, никак остановиться не может...
Лагошина. Горе ты мое. Говорила я тебе - куда ты ринулся в свои-то годы? Разве ж ты меня послушал? Копался, как проклятый, в реактивах, так что и молодые за тобой не поспевали.
Лагошин. (с удовольствием) Да, тряхнул стариной. Hе посрамился. Такого жару им всем задал! Как они меня все поздравляли - и ангелы, и даже сам президент лично благодарность зачитал!
Лагошина. (меняя мужу пижаму) И где теперь все твои ангелы? Я уж про президента и не говорю. Благодарность зачитать, орден вручить - для этого много совести не надо. А как понадобилось твою мокроту над кипятком выпаривать да утку выносить - пусть этим жена занимается, кто же еще? Оно и понятно - немного героизма в утке-то. Гораздо меньше, чем дерьма.
Лагошин. Шура, ну прошу тебя, не выражайся! Что это на тебя нашло? Мы же с тобой - интеллигентные люди!
Лагошина. (растапливая печку) Интеллигентные... Это ты, дружок, у нас - интеллигент в сто пятидесятом поколении. Помнишь, как смолоду носил очки, несмотря на абсолютное зрение? Униформу соблюдал, значит. А я женщина простая, моя родительница всю жизнь в поле проработала. В двух часах езды от столицы - и ни разу города не видела...
Лагошин. Да, поэтому моя мать тебя поначалу терпеть не могла.