Серые братья
Шрифт:
Минуту-другую проехали молча. Дюк, высунув голову в окошко кареты, взглянул на небо. Сказал:
– Кажется, скоро должна быть река. Остановимся на пару часов. Мои бойцы поймают рыбы и сготовят уху. А ты должен поспать. В Лондоне я ожидаю визита людей, с которыми приходится быть осторожным. Стало быть, ты мне нужен бодрым и крепким.
Бэнсон кивнул. Дюк скомандовал остановить экипажи, вылез по малой нужде. Вернувшись в карету, сказал:
– Река действительно близко. Можешь заснуть прямо сейчас.
Бэнсон снова кивнул; неторопливо – с усилием сдерживая себя – снял башмаки, лёг на сиденье, сложил и сунул под голову куртку, и скользнул в чёрный спасительный омут.
Проснулся он от весёлого голоса Дюка.
– Кажется, нет такого занятия, где бы ты был не силён! – говорил, расплывшись в улыбке, баловень покера. – Ты хоть знаешь, сколько проспал? Вставай! Лондон скоро.
Бэнсон сел. Выглянул из кареты. Рысящий подле кареты один из охранников согнулся над лукой седла и послал Змею приветливый жест, – как давно знакомому другу. Бэнсон равнодушно кивнул. Взял флягу с водой. Обливая ступеньку кареты, умылся, прополоскал рот. А когда он «вернулся» в чрево кареты, то удивлённо свёл брови: от стенки, вернее – от дверцы, между сиденьями был откинут столик, на который Дюк выкладывал из дорожного сундука замысловатую снедь. На металлическом длинном подносе устроились в ряд, выставив вверх кости окорочков, три жареные куропатки; желтел, поблёскивая слегка оплавленным боком сыр; подпёрла собственные бока ушками-ручками квадратная глиняная чаша с янтарно-алой русской икрой; пестрел нашпигованный морковными «гвоздиками» белый, массивный, заливной рыбий бок; округлой башенкой возвышались лепёшки. И у самого края парой близнецов встали два жестяных жбана с ручками, как у кружек, и крышками на винтах, – мерой в три, если не больше, пинты каждый.
– В одном – уха, – сказал Дюк, ткнув в их сторону пальцем, – остыла давно, а во втором – пиво. Годится?
– Годится, – ответил Змей, с трудом помещая колено под столик.
Перекрестившись, он, скромно выражаясь, «покушал». Он съел всё, и опустошил оба жбана. Выбрав куском лепёшки остатки икры, он снова перекрестился и, с трудом переведя дух, проговорил:
– Так что. Где эти, с кем нужно быть осторожным.
– Должны ждать меня дома, – ответил Дюк, недоверчиво взирая на опустошённый поднос. – Но, кажется, имея телохранителя с таким аппетитом, я могу позволить себе не думать об осторожности.
Однако Бэнсон видел, что это всего лишь слова, так как едва подкатили к имению, Дюк сделался внимательным и напряжённым. (И всё же на то, чтобы подметить эту метаморфозу, Змей «истратил» лишь толику своего восприятия, в основном же быстро и цепко вглядывался и запоминал устройство громадного серого здания, а также подъезды и подходы к нему.)
Да, Дюк был напряжён, но он немедленно успокоился и воодушевился, когда ему сообщили, что ожидает его лишь один человек, и когда узнал – кто именно.
– Приветствую тебя, Тайверт, – с деланным равнодушием сказал Дюк, входя вместе с Бэнсоном в маленькое помещение на втором этаже.
Навстречу ему и Бэнсону, выпроставшись из продавленного, узкого и глубокого кресла, торопливо шагнул, на ходу кланяясь, невысокого роста, узкоплечий, с землистым лицом человек. Со стороны было видно, что Дюк непроизвольным и торопливым движением заложил руки за спину, – как будто боялся и избегал рукопожатия.
– Дс-ень-ки сакн-он-ц-ились, – безобразно шепелявя, выпалил гость, взмахивая тонкими длинными руками с широкими, как ни странно, и крепкими ладонями.
«Деньги закончились» – с усилием вник в смысл сказанного Бэнсон.
– У меня тоже нет лишних денег, – вздохнув, посетовал Дюк (как будто и не перетаскивали в эту минуту его слуги из кареты в серую «крепость» сундук с выигранным золотом).
– Не в долг, не в долг! – ещё более торопливо зашепелявил, моргая чёрными глазками, Тайверт. – Находочку я привёз!
– Редко в последнее время ты мне привозишь что-либо стоящее, – продолжал разыгрывать безразличие Дюк.
– Находочка на этот раз хороша, ваша светлость! Вот, сами смотрите!
И гость, вытащив из-за кресла какой-то вонючий мешок в подозрительных пятнах, распустил узел верёвки и достал из его пахнувших тленом и сыростью недр… череп.
Это был не просто череп когда-то очень крупного человека с ненормально развитой нижней челюстью, – а череп воина. От глазных впадин, а также от кромки пониже затылка и вверх, заострённым куполом высился кованный из двенадцати стальных полос с золотыми накладками шлем.
– Князь или царь, – уверенно сказал Тайверт, протягивая ошеломленные кости владельцу имения.
– Неужели? – с явной иронией ответил Дюк и протяжно зевнул.
Он повертел невиданное приношение в недрожащих руках, всмотрелся под кромку шлема.
– Не снимается, – пояснил внимательно следящий за ним Тайверт. – В сосновом лесу в болотце лежал. Смола затекла. Кость к железу приклеилась крепко. Я думаю, ваша светлость найдёт мастера, чтоб осторожно отковырял.
– Ладно, куплю, – небрежно произнёс Дюк. – Устал я с дороги. Торговаться и спорить нет сил. Десять фунтов.
– Десять фунтов? – с наигранным удивлением, доходящим даже до вполне правдоподобной наивности, переспросил Тайверт. – А почему не одиннадцать?
– Одиннадцать – это уже много, – задумчиво ответствовал Дюк. – А сколько ты хочешь?
– Сто! – быстро выпалил продавец.
– Беру! – так же быстро проговорил покупатель и, не выпуская «находочки» из начавших-таки дрожать рук, быстро вышел.
Вернулся он уже без покупки, но с денежным кошелем.
– Сто, как запросил, – сказал Дюк, протягивая Тайверту тяжёлый кошель.
Серое лицо гостя сделалось точно таким, как у продавца «оскаленных человечков» в Плимуте: он понял, что если бы запросил тысячу – покупатель согласился бы без раздумий.
– Позолота на шлеме, – принялся Тайверт запоздало нахваливать принесённое, – челюсть у черепа очень большая…
– Ладно-ладно, – остановил его Дюк. – На сто фунтов можно жить десять лет. К тому же, у меня есть конкретный заказ.
– На могилу?
– На могилу. Недавно умер один горбун… Ты знаешь, какой.
– Раскопать вашей светлости его голову?
– Нет. Раскопать всего горбуна. Нашей светлости нужен весь скелет, целиком. Понимаешь? Сделать нужно незаметно и быстро.
– У меня иначе и не бывает. Десять фунтов?