Серые братья
Шрифт:
– Сколько денег? – спросил Бэнсон, забирая из рук продавца цветную гирлянду.
– Две гинеи! – торопливо сказал тот, опытным сердцем уловив в настроении посетителя и уверенность, и интерес.
Сказав это, продавец ещё раз раскрыл рот, чтобы сообщить, что эта вещь необычайно редкая и что снижать цену он не станет, но Бэнсон, кивнув головой, отстегнул клапан пояса, достал две золотые монеты и не бросил, а аккуратно выложил их на прилавок.
– Беру! – сказал он и, ставя точку в нежданном, стремительном торге, надел амулет на свою мощную шею.
Продавец, он же – владелец лавки,
– Я в них деревянные шарики положил, – дрожащим голосом сказал он, – чтобы удобнее было показывать; давайте я шарики вытащу – тогда в этих «мешочках» можно носить и огниво с кресалом, и другие полезные мелочи…
– Оставь, – тяжело сказал покупатель. – Пусть будут с шариками. – И добавил: – Может, ещё за деревяшки тебе заплатить?
Продавец, решив, что это – надменная, – в его адрес, – ирония, лишь вздохнул. Но покупатель засунул руку в карман и выложил на прилавок ещё шестипенсовик.
Когда вышли из лавки на пристань, Дюк поинтересовался:
– А что, Змей, для тебя две гинеи – заурядная сумма?
– Нет, – ответил, прикасаясь к покачивающимся на груди цветным округлым мешочкам, Бэнсон. – Две гинеи для меня – это деньги.
– Тогда отчего ты так легко с ними расстался?
– В этих оскаленных человечках заключена какая-то сила, – ответил, ненадолго задумавшись, Бэнсон.
– Откуда знаешь?
– Не могу объяснить. Просто вижу.
Остаток пути совершили в молчании. Когда поднялись в карету, и возницы развернули кортеж в сторону имения горбуна, Дюк, разложив заднее сиденье, влез на него и, достав ключ, стал не отрываясь на него смотреть. Бэнсон, сидя на поскрипывающем под ним откидном креслице возле окна, так же подносил к глазам и рассматривал своих «оскаленных человечков». Он пытался поймать некую призрачную, ускользающую от него мысль, – осознание того, почему его так притянул к себе этот предмет. «Офф!» – вдруг выдохнул он, напряжённым сознанием «развернув»-таки в плоский лист прыгающий, призрачный «комок» мучающей его мысли.
Бэнсон сделал это, едва только вспомнил убитого в турецком караван-сарае немого товарища. «Урмуль!» – воскликнул мысленно Бэнсон в миг, когда одновременно с этим именем в сознании скакнул «комок» и развернулся в осмысленную картину. Друг, обретённый им в пиратском Адоре, стоял в дальнем углу караван-сарая и метал в головы янычарам свинцовые мушкетные пули. Теперь Бэнсон знал, в какое грозное, и в то же время «невидимое» оружие превратятся его человечки, если деревяшки в них заменить ядрами, отлитыми из свинца, – одно – из, примерно, шести пуль: и в «мешочек» поместится, и вес – как раз Бэнсону по руке. «Как долго искал! – корил себя Бэнсон. – А догадка – настолько проста! Мастер Альба, конечно, это оружие придумал бы сразу!»
Оставалось лишь добраться до дома, оставить хозяина на пару часов, – по придуманной когда-то Томасом Локком гаерной надобности «попить крови», – и найти в ремесленных рядах Лондона кузнеца или оружейника, который возьмётся отлить нужного размера свинцовые ядра.
Гробокопатель
На
– Домой. В Лондон.
И, откидываясь на спинку сиденья, пояснил Бэнсону:
– Трудное решение, но разумное. К Крэку сегодня лучше не ездить. Там сейчас слишком много ненужных глаз. А наше от нас не уйдёт.
Он вытянул руку с зажатым в ней свисающим на цепочке ключом, покачал им наподобие маятника. Вздохнул. Спросил телохранителя, с трудом оторвав взгляд от раскачивающейся железки:
– Сцепить сможешь?
Бэнсон принял в подставленную ковшиком ладонь ключ и, повозившись немного, соединил разорванные края цепи. Зажав между зубами и приплющив для верности разогнутое звено, вернул ключ новоявленному владельцу. Дюк, подёргав руками в стороны, попробовал цепь на разрыв, довольно кивнул и надел её на свою короткую крепкую шею. После этого насовал под бок и намял локтем подушек, сбросил туфли и, вытянув ноги в шёлковых, с гладко вшитыми пятками (рукой очень опытной белошвейки) чулках, смежил веки и размеренно засопел.
Змей, пересевший на сиденье напротив, подумал: «До Лондона путь неблизкий, можно дождаться удобного случая… но, с другой стороны, вдруг – самый удобный – сейчас?» Он положил на колени тяжёлые, свиной кожи, соединённые накрест ремни, достал из внутреннего кармана куртки синевато-чёрную альбову бритву, раскрыл её и аккуратно надрезал боковой шов на ремне. Через минуту он тихо пробормотал:
– Я так и думал.
На ладони его лежала маленькая, круглая, толстенькая гинея.
Машинально покачивая тяжёлыми плечами и туловищем – чтобы гасить толчки торопливо бегущей кареты – Змей достал трёхгранную стальную иглу, нитки и, осторожно и медленно перебирая толстыми пальцами, зашил монету обратно. Потом так же неторопливо перешил пряжки, сделав ремни на полфута длиннее. И, сняв куртку, надел эти ремни на себя – так, как носил их и прежний хозяин, накрест.
Он чувствовал, что смертельно устал. К тому же покачивание кареты тянуло откинуться на мягкую спинку сиденья и провалиться в сон… сон! – такой мучительно желаемый, сладкий… Змей несколько раз глубоко и часто вздохнул, сильно и резко подёргал головой из стороны в сторону, ободряюще улыбнулся сам себе и стал смотреть в окно. Он старательно, нашёптывая себе под нос, запоминал дорогу и все относительно приметные ориентиры.
Прошло достаточно много часов – томительных, долгих. Дюк, после очередного ощутимого ухаба открыл глаза, зашевелился и сел.
– Я не кричал во сне? – спросил он у восседающего напротив, с закаменевшим лицом, охранника.
– Нет, – ответил тот хриплым от напряжения голосом. – Я б разбудил.
– А ты что же, всё это время не спал?
– Телохранитель не может спать одновременно с хозяином.
– И это после всех приключений! И такой трудной ночи! Ну, ты силён. А ремни зачем нацепил?
– Чтобы все, кто увидят, были бы убеждены, что я бегал к Крэку именно за ними, а не за чем-то другим.
– Мудро, – ответил Дюк, машинально тронув спрятанный на груди под рубахой таинственный ключ.