Серые братья
Шрифт:
Маленькие действия участников игры в прятки нанизывались одно за другим на длинную нить судьбы, и Бэнсон не ждал – да и не было их – иных вариантов. Достигнув места, где несомые Углем седоки разделились, доберман вдруг резко рванул в сторону. Стремительно, заученно действовал всадник. Едва лишь доберман, прижав высокие острые уши, сделал первый скачок, как он сбросил с руки петлю поводка и, кинув ногу через седло, спрыгнул на землю. Но ни он, ни пёс его прыжка не закончили. Бэнсон хорошо понимал, что его время – эти вот полторы-две секунды, а всё остальное – в распоряжении ночного убийцы, который, без сомнения, не одну сотню раз оттачивал свои действия в таких вот затейливых поединках.
И сумел оба прыжка оборвать. Кувыркнулся пёс, пробитый навылет болтом, и тут же, ахнув, упал, едва коснувшись ногами земли, всадник, принявший в грудь удар кричащего человечка. Бэнсон отчётливо видел и слышал, что попал, и потому рискнул. Вскочив и выпрямившись в полный рост (прекрасная, крупная мишень) он вдвинул носок ноги в стремя и, застонав, поднял тетиву. Бросил в жёлоб новый болт, прижал его стопором и сделал два длинных прыжка в сторону упавшего преследователя. Тот лежал на полубоку, лицом вниз, подогнув одну ногу. Зайдя со стороны спины, Бэнсон направил на него арбалет и проговорил:
– Если слышишь меня – заведи руки назад, я свяжу их. Если не слышишь – я выстрелю. Для надёжности, сам понимаешь.
Лежащий не рискнул допустить паузы. Начав дышать часто и коротко, он, не выпрямляя ноги, завёл руки за спину, скрестил их в запястьях.
– В точности, – сказал вполголоса Бэнсон, – как испанский бульдог в пилигримском приюте.
Чуть качнул дугой арбалета и выстрелил в спину лежавшему.
Снял поводок с шеи добермана, поймал недалеко отошедшую лошадь, привёл её к месту схватки, привязал поводком к мёртвому телу, нашёл и положил в карман крикуна, спрятал в футляр арбалет, взгромоздил на начавшую хрипеть от запаха крови лошадь её бывшего седока, обмякшего добермана, и сел ещё сам. Хорошо понимая, какой вес приняла на себя лошадь, пустил её шагом. Ему очень нужно было, чтобы она дошла до берега моря.
Рука его, придерживающая пса, чувствовала, как утекает из-под ладони живое тепло и на смену ему приходит мертвенная прохлада.
– Сволочь ты! – сказал он, наклонившись к молчащему противнику. – Собаки-то в наших прятках при чём?!
Через час с небольшим, выехав на кромку невысокого берега, он добавил к этой фразе – «и лошади!» Снял с безропотного усталого животного груз, вынул и взвёл арбалет и, выставив лошадь на самый край, выстрелил ей в бок. Когда снизу донёсся тяжёлый всплеск, деловито сказал:
– Отпустить не мог. Если бы тебя нашли здесь – значит, и мы с Совой здесь. Извини.
Снял с убитого снаряжение и выбросил тело вслед за лошадью, а потом сбросил и тушку жилистого добермана. Ещё через полчаса он пробрался в развалины старой крепости неподалёку от порта. Прокрался вглубь, лёг между каких-то камней и устало прикрыл глаза. А ещё минут через пять совсем рядом с его ухом кто-то негромко сказал:
– Топаешь, как бегемот. Здравствуй, Бэн.
– Здравствуй, Сова, – улыбнулся и привстал на локте Бэнсон.
– Жив. Это же надо. Как странно. Ну, говори.
Когда Бэнсон выложил всё, что случилось со времени их последней встречи, принялся делиться новостями Сова.
Прошло два часа. Небо стало светлеть. Сова, получив множество непростых новостей, замолчал. У него была трудная работа: он думал. Бэнсон понимал это, и всё-таки не удержался, спросил:
– Ты не знаешь, где это место «между волком и собакой»?
– Это не место, – ответил Сова. – Это время. Особое время сумерек, пять – десять минут, когда ещё настолько светло, что можно увидеть животное, но уже настолько темно, что нельзя определить – волк это или собака. Миг некоего оцепенения в мире, миг призрачной силы. Похоже, Вайер дорос до магии. Эх, старательные мои монахи. Как я просил, чтобы его не отправляли без меня! На час опоздал, даже меньше.
Он снова умолк. Молча лежал и Бэнсон, смотрел на утрачивающие яркость звёзды – и незаметно уснул.
– Пора, – разбудил его голос Совы. – Сейчас Дэйл поведёт своих.
– Кто это? – протирая глаза, спросил Бэнсон.
– Смотри и увидишь.
Пригибаясь, они немного прошли, легли на край высоко поднятого уступа и принялись смотреть вниз. Через десяток минут на узкой тропе под ними показалась вереница детей. Разного пола и возраста, здоровые и калеки, в рванье и в приличной одежде, – зевая, подпрыгивая, размахивая ручонками, они торопливо и деловито шли в сторону порта.
– А вон парнишка одет просто по-барски, – прошептал Бэнсон.
– Это Пит, – также шёпотом пояснил Сова. – «Благородненький дай». Его недавно украли компракчикосы. Всё, что нужно, я уже увидел и услышал. Кроме монахов, домочадцев скупщика и семьи Стэнтока мы должны вывезти из Плимута и этих детей, Бэн. Тогда Пит вернётся домой, а Милый Слик отправится на знакомый тебе край берега, к лошади и доберману.
– Кто все они такие? Расскажешь?
– Долгим будет рассказ. Хотя времени у нас – больше, чем нужно: до следующей ночи.
– А где дом Пита?
– Очень далеко, Бэн. В Новой Англии.
– В Америке?!
– Там.
Глава 8
Костоломка
Есть гнусные негодяи, торговцы рабами, которые хватают живых людей и продают их, как вещи. Есть гнусные страны, которые занимаются тем же. И, кажется, плачет Небо, глядя на это.
Но среди негодяев есть совсем уже чёрные души. Их называют компракчикосы. Внешне они – как люди. Но смысл жизни их в том, чтобы похищать детей и продавать их. Иногда за детей платят очень дорого, очень.
Компракчикосы
Пит любил море. Да и как не любить, когда ты живёшь на самом его берегу, родители твои весь день работают в доках, и отроду тебе – девять лет.
Америка! Край Карибского моря, Новая Англия. Бедняки, приехавшие сюда лет десять назад, теперь – благополучные люди, если не сказать – состоятельные. И вот уже можно покинуть маленькую наёмную квартирку и купить небольшой домик: деньги прикоплены. И супруге можно оставить работу, заняться хозяйством, и родить Питу маленькую синеглазую сестрёнку. Питу, любимцу, доброму, воспитанному, аккуратному.