Серые розы Роннебю
Шрифт:
Муж тети Мадлен, Альфред, держал в городе небольшую лавку, где можно было купить лопаты, удобрения, точильные камни и многое другое, без чего в хозяйстве не обойтись. Они с Мадлен потеряли на войне сына, а потом пришлось еще приютить приехавшую из столицы сестру дяди Альфреда. Та родила Нильса незадолго до окончания войны, а потом долго болела. Кёрстен смутно помнила невысокую полную женщину с ярко-рыжими волосами, вечно молчаливую и кашляющую в платок. После похорон тетя Мадлен убрала все вещи золовки на чердак и старалась не вспоминать о ней лишний раз. Улле, кажется, хранил медальон с портретами родителей, но его он никому и никогда не показывал, ни Кёрстен, ни даже брату.
Нильсу шел всего третий год, поэтому с ним Кёрстен никогда не дралась. А вот с Улле, который был на целых две головы ее выше, они то и дело устраивали потасовки. То он стащил ее любимую точилку – тяжелую, ярко-красную, и сделал из нее грузило для своей удочки. То выдумал, что бабушка Ноэль – самая настоящая фея, поэтому не стареет, и пирожки у нее получаются лучшие во всей округе. Кёрстен тогда знатно его поколотила, а потом долго плакала на чердаке. Потому что раньше феи жили в лесу недалеко от Роннебю – бабушка сама лично их видела, давным-давно, когда девчонкой ходила за хворостом. Но потом людей стало больше, неподалеку провели железную дорогу, и феи ушли. Превратились в деревья или просто рассыпались сухими листьями. Если бабушка фея, то и она когда-нибудь так уйдет. А этого Кёрстен очень не хочется.
И вообще бабушка на самом деле очень старая. Она почти ровесница фру Росен, ну или на пару лет младше. И тоже всегда ходит с палочкой – только она у нее легкая, невесомая, вырезанная из бузины и с гроздью деревянных ягод на рукоятке.
Точно, трость…
Вчера она обратила внимание, что у графини рядом с креслом стояла точно такая же трость с серебряным набалдашником, что и у Эйнара. Значит, их было две? Или же ее знакомый каким-то образом заставил одну и ту же вещь раздвоиться?
Сам призрак не показывался уже целых два дня. Возможно, он решил остаться в поместье. Раз так, следовало хорошенько расспросить Хельгу после воскресной службы: не заметила ли она в доме что-нибудь необычное, вроде чихающих от пыли прозрачных незнакомцев в повозке? В том, что они еще увидятся, Кёрстен даже не сомневалась, ведь какой бы нелюдимой и замкнутой ни была фру Росен, в церковь она ездила исправно каждую неделю.
В это воскресенье погода решила их порадовать солнышком. Распогодилось настолько, что снег, успевший накрыть все сплошным покрывалом, остался лишь кое-где на траве, а дорожки оказались совершенно чистыми. Вот и хорошо, иначе бы пришлось идти в церковь в старых резиновых сапогах, а их Кёрстен не очень любила. В них было хорошо мерить лужи и шлепать по раскисшей дороге в лес, а когда на тебе красивое платье, лучше к нему надеть новенькие начищенные ботиночки со шнуровкой!
Церковь была новой, и построили ее у самой бухты. Получилось красиво: ажурное белоснежное здание на фоне моря, ярко-синего летом и серого зимой. Кёрстен повезло, от ее дома до кирхи было всего полчаса пути. И почти каждое воскресенье за ними на повозке заезжал дядя Альфред с женой.
Вот и сегодня, не успели они выйти, как у калитки остановилась коляска с откидным верхом. Потряхивая длинной челкой, чубарая в яблоках Фригг нетерпеливо переступала с ноги на ногу, пока они рассаживались на скрипучих кожаных сидениях. Дядя Альфред помог бабушке взобраться на подножку, хотя ему самому было нелегко лишний раз спускаться с его-то ногой.
– Ну что, – отдуваясь, он грузно плюхнулся на козлы рядом с Улле и поправил съехавшую шляпу. – Все готовы?
Мама сегодня была такая красивая, в белой шали и шляпке с незабудками. Бабушка тоже принарядилась и надела свою любимую голубую вязаную кофту, на которой было много-много маленьких кармашков с пуговками. Некоторые заметно топорщились от спрятанных внутри подарков: засахаренных орехов в хрустящей обертке, разноцветной тянучки и других сюрпризов. После службы вся детвора Роннебю окружала бабушку Ноэль плотным кольцом, и та одаривала каждого, вытаскивая из очередного кармана то крохотную раковинку, то пушистую игрушку из валяной шерсти. Кёрстен тоже вставала в очередь, хотя вообще-то прекрасно знала, откуда берутся все эти сокровища: из бабушкиной плетеной корзины для рукоделия, доверху заполненной бархатными мешочками с бусинами, мотками разноцветной шерсти и старыми флакончиками из-под духов. Порой, в непогоду, когда на улицу выходить ну никак не хотелось, на кухонный стол ставилась старенькая швейная машинка, из шкафа доставались заготовленные впрок отрезы ткани, и начиналось волшебство…
На прорехи и дыры, без которых не обходится ни одна детская игра, ставились разноцветные заплаты и расшивались бисером; ставшие малы вещи откладывались до поры до времени, а после объединялись в стройный двухцветный ансамбль. Бабушке Ноэль хватало одного лишь взгляда, чтобы определить, где нужна вышивка, а где лучше сделать еще одну строчку или заложить складку. В Роннебю говорили, что у бабушки золотые руки – но даже наперсток у нее был самым обыкновенным, медным. А вот на ее руки Кёрстен готова была смотреть часами, и нет, они не были золотыми; самые обыкновенные натруженные, жилистые руки, которые одинаково хорошели умели и стряпать, и шить, и при случае дать хорошего щелчка по носу, и ласково пригладить растрепавшуюся челку.
Покачнувшись на рессорах, коляска трогается, и Кёрстен искоса рассматривает сидящую напротив тетю Мадлен. У нее дома тоже на комоде стоит корзина с рукоделием, но одевается она каждое воскресенье в одно и то же скучно-серое платье и шляпку с черной вуалью. Мама говорит, что тетя Мадлен так грустит о сыне, даже в молитвеннике между страниц у соседки припрятана его фотография, и во время службы Мадлен то и дело доставала фотокарточку, утирая слезы кружевным платочком. Кёрстен в такие моменты становилось ее очень жаль, настолько, что она была готова подарить свой любимый шарф с вышитыми канарейками или новенькие митенки.
Но сейчас тетя Мадлен отрешенно смотрит куда-то вдаль, поджав сухие губы, и держит на коленях Нильса. Тот, завидев Керстен, расплывается в широкой улыбке.
– Фаффли, – доверительно сообщает он, крепко вцепившись в повязанное полотенцем блюдо с крышкой.
– Мы же договорились, милый, что это наш секрет! – шикнула на него тетя Мадлен и подозрительно покосилась на Кёрстен. Наверное, испугалась, что та начнет канючить и клянчить сладости. Подумаешь! Кёрстен ведь уже не маленькая, да и на завтрак у них были пышные оладьи с сиропом, а стоит ей попросить, вечером бабушка тоже испечет вафли, горячие и хрустящие, с лимонным кремом.
– О, какой аромат, – сидевшая рядом бабушка Ноэль одобрительно улыбнулась. – По старинному семейному рецепту? Сразу чувствуется, не пожалели пряностей. Преподобный Себастьян язык проглотит!
– Ну, это лишнее, – фыркнула в ответ тетя Мадлен. – Ему как-никак еще проповедь читать.
Улле, повернувшись, сделал брови домиком и очень похоже ее передразнил. Чтобы не рассмеяться, Кёрстен спрятала лицо в пушистой маминой шали. От нее, как и от всей одежды в их доме, пахнет летом, медом и сухими травами. Мадлен, глядя на них, еще крепче прижимает к себе Нильса, и тот, укачавшись на тряской дороге, начинает клевать носом.
– Осторожней, не вырони блюдо, – предостерегает его бабушка. – Дай-ка я подержу вместо тебя. А вон и церковь уже виднеется!
Действительно, впереди показался высокий медный шпиль с крестом. Бабушка рассказывала, что средства на церковь собирали всем Роннебю, а когда пришло время устанавливать крест, каждый подошел и приложил руку к куполу, чтобы отпечаток ладони навсегда остался на сверкающем металле. Кёрстен очень жалеет, что она тогда еще не родилась. Если бы ей выдалась такая возможность, она бы целое письмо написала Боженьке: с крыши ведь наверняка гораздо ближе и легче читать, чем с земли.