Сержантиха
Шрифт:
Но, наше местное руководство впало в другую крайность. Так как оружие считалось секретным, то всю партию запрятали на склад. А на наши доводы, что бойцам нужно ознакомиться с новой техникой, капитан Юрьев лишь грозно сдвигал брови и ссылался на инструкции наркомата. Вот и готовься к войне в таких условиях. А главное, моя я же идея. При самых худших условиях развития ситуации, при неразберихе отступления, многие наши арсеналы оказались в руках врага. Лелька предложила рискованный план. Оружие, патроны и мины вывести со склада в субботу двадцать первого июня в заранее приготовленные укрытия. Все равно мы подготовку проходим в окружающих лесных массивах. Сразу решаем несколько задач. Первая, это знакомство бойцов с местностью. Вторая, подготовка под видом учебы баз. Третья, склады под вооружение и продовольствие. До осени мы с Лелькой планировали продержаться в тылу противника. Для этого нам пришлось пойти на серьезное преступление. В отсутствии командира проникнуть в его кабинет, вскрыть сейф, взять печать и несколько приготовленных листков отштамповать. А дальше все было просто. Набрали на печатной машинке нужный нам приказ, подделали подпись. И теперь оставалось только ждать нужного момента.
Нам повезло. В пятницу двадцатого июня Юрьева срочно вызвали в Минск. Мы развернули бурную деятельность. На основании лжеприказа в автобате взяли десять машин. На складах загрузили по списку нужное нам имущество, развезли по приготовленным пунктам хранения. И что удивительно, никто из командиров даже не поинтересовался, куда увозят со складов НКВД оружие, боеприпасы, снаряжение и продовольствие. Все ясно понимали, к чему идет дело. Поэтому наша возня органично вписалась в подготовку к пресечению возможной провокации со стороны враждебных сил. Рисковали мы сильно. Предположим, вдруг бы фашисты не напали в воскресенье, то в понедельник, после возвращения Юрьева о нашей подрывной деятельности ему бы сообщили. О последствиях думать не хотелось. Ссылки на ожидаемое начало войны нам бы точно не помогли. Пятнадцать лет лагерей нам бы показались легкой прогулкой. Но, война началась. И здесь нам, если так можно сказать, опять «повезло». По документам наш взвод считался учебной командой, хотя был укомплектован только из старослужащих бойцов, пограничников, комендачей и охраны стратегических объектов. Поэтому для штабных бюрократов и крючкотворов мы были вроде только что призванного пополнения. Поэтому нас просто придали для усиления охраны моста. За ним приглядывало два неполных взвода НКВД. Как это ни парадоксально звучит, мы оказались лишними.
Это очень скоро, после первых кровопролитных боев, для затыкания дыр будут бросать всех подряд. Мост, хоть и смотрелся внушительно, на мой взгляд, не стоил этого. Река Сож ниже и выше переправы сильно обмелела, и перебраться через нее можно было совершенно спокойно. Впрочем, немцы его не пока не бомбили, и, видимо мечтали его захватить целым и невредимым чуть позже. Спасением для нас было то, что в нашу сторону вели всего три более или менее приличных дороги. Вот мы и принялись устанавливать фугасы. Зная, что особенно в начальный период войны немцы шли плотными колоннами, взрывчатки мы не жалели. Была бы моя воля, я бы заминировал шоссе до самой польской границы.
Немцы шли нагло, разведку на массированное минирование провели бегло. За что потом и поплатились. Любо – дорого было посмотреть на остатки разорванных мощными зарядами машин и человеческой плоти. А потом началась наша диверсионная работа. Действовали мы, чуть ли не до конца августа, чуть ли не идеальных условиях. Сил на борьбу с нами у них все же не хватало. Лишь когда стали прибывать спешно сформированные из бандеровцев и прибалтов полицейские формирования, стало немного похлопотнее. Но, мы с ними старались пока не связываться. Главное, мы били врага. Это тяжелое время вспоминать не хочется. Слишком сильным был враг. А осенью был мой последний бой. Когда мы прикрывали отход основной группы. Взрыв мины, толчок в грудь, вспышка и наступила темнота.
Мне показалось, что я потерял сознание на доли секунды. Просто уснул и тут проснулся. Судя по первому ощущению, я по прежнему находился в лежащем положении. Глаза, как ни старался, пока открыть не мог. Казалось, сомкнутые веки залили бетоном. Спокойно Шарапов, без паники. Начнем с элементарных действий. Так, где же я? Ну, как где? Что за вопрос очнувшегося в милиции пьяницы. В лесу, где от полученного ранения только что потерял сознание.
– Лель, как ты? – заволновался я. Я то – ладно, а вот она в каком состоянии. Тьфу, то есть мы. В ответ, как поется в одной песне, только тишина. А внутри образовалась странная пустота, словно только что вынули из организма самое ценное, что есть в моей жизни.
– Леля!! – Закричал я в панике. И опять пугающая тишина. Быть такого не может, что бы она не ответила. Даже когда мы с ней разругивались в хлам, и она демонстративно ложилась на грунт, словно подводная лодка, я все равно продолжал ощущать ее присутствие. Мне всегда казалось, что от нее теплым летним ветерком веет. А теперь этого не было.
Ничего не было. Пустота. Пугающая пустота. Страшная мысль пронеслась внутри меня. Верить в это не хотелось. А что если она умер… У нее же не было «запасного» тела, как у меня. И ей некуда было уходить. Это только у меня сохранялась, пусть едва заметная, но связь с моим телом. Эта чуть мерцающая ниточка тянулась из моего будущего в военное прошлое. И этот жгутик никогда не обрывался. От этого предположения я завыл. Слезы потекли даже не ручьем, а настоящей полноводной рекой. Какой только кретин мог сказать, что мужчины не плачут. Плачут. Еще как плачут. Я выл самым натуральным образом. Только потому, что голосовые связки еще не подчинялись. С трудом открыв глаза, сквозь слезы я увидел прыгающее изображение больничной палаты. С первого взгляда было ясно, это уже мое время. Ровные потолки, современные плафоны. На окне зеленые шторы.
Да, это было мое время, но теперь такое чужое! Как бы я хотел сейчас оказаться опять в холодном осеннем лесу в Лелькином теле. Лучше уж погибнуть с ней, чем оставаться без нее. Только сейчас я понял, как она мне дорога. Ко мне тянулись какие – то трубочки и провода. Рядом жужжал аппарат. С трудом повернув голову, увидел железный ящик с индикаторами. Только здесь почувствовал, как мое тело закололо миллионами маленьких, но острых иголочек. Физическая боль была нестерпимой. Но, по сравнению с той, внутренней мучительной болью, осознанием того, что я навсегда разлучился со своей Лелькой, это было ничто. Боже мой, до чего же мы люди, порой, бываем эгоистичны, меркантильны и неблагодарны. Только сейчас я понял весь смысл избитого выражения, моя вторая половина. А ведь еще недавно, каких- то сорок минут назад по обычному времени, и семьдесят с лишним лет назад, я был единым организмом со своей Лелькой! Какой же я был дурак, и не понимал, какое же это счастье быть одним целым, пусть даже в нежном девичьем теле.
Я не хочу больше жить. К черту. Лучше прыгнуть в окно. С трудом я опустил ноги на пол. Сбросил все эту подводящую систему жизнеобеспечения. Попытался встать. К моему удивлению, получилось. Голова хоть и кружилась, но и в пределах нормы, да и тело слушалось. А мы по стеночке, по стеночке… А когда то мне, можно сказать теперь – в прошлой жизни, таким образом приходилось до туалета добираться, точнее нам – мне и Лельке. Шажок, еще один. Лелечка, миленькая, подожди немного. Скоро мы опять с тобой увидимся. Очень плохо мне без тебя. Прости меня Господи, прости. Нет сил, такую муку терпеть. Шесть шагов до встречи осталось, пять, уф- ф, четыре… Передохну немного, и опять вперед. По сантиметрику, по миллиметрику, к окну. А за ним Ирий, то место, где встречаются души всех воинов, положивших живот свой за други своя. Нечестно так, несправедливо, Лелька, моя Лелька навечно осталась под дубом лежать, а я здесь. Неожиданно дверь в палату открылась, и пухленькая медсестра увидев меня прижавшегося к стене, выпучила глаза и закричала суматошно, будто увидела перед собой самого Вия.
– Сергей Серге-е- е- е – вич! Сергее -е-е-е-й Се-е-е -р-р- и-ич! Наш коматозник очнулся! Уже у стеночки стоит! Сам к стеночке встал! За стеночку держится!
Немного погодя в коридоре раздался топот, и в палату ворвалось сразу целая толпа врачей. Увидев меня, они также от удивления раскрыли рты. Да, что это в самом деле здесь происходит. Словно на диковинного зверя смотрят. Первым очнулся толстый лысяк, то есть лысый толстяк. Он подбежал ко мне, схватил за руку.
– Больной! Вам нельзя вот так сразу и без подготовки подниматься на ноги. В вашем состоянии это чревато! Понимаете – чревато!
Врачи и медперсонал облепили меня со всех сторон подобно муравьям, и повели, точнее, понесли к койке. Уложили бережно, с сюсюканьем, словно младенца в люльку.
– Вот так, ножечку сюда, другую. Осторожненько, аккуратненько, головку на подушечку…
– Ле…ля…- прохрипел я, – Ле…ля!
– Ой, он и говорить уже начал! Это фантастика, коллеги! Фантастика! Первый подобный случай за всю мою практику. Кто бы мог подумать, больше семи месяцев в коме, и, представьте. Только что пришел в сознание, и сразу же без длительной реабилитации самостоятельно поднялся на ноги! Не увидел бы своими глазами, ни за что бы ни поверил.