Сесквоч
Шрифт:
— Сюда! Сюда! Вот так! Да! Д-аа! Давай! — орала она. И это в самые приятные моменты.
Фенбергу не нравились люди, которые приказывали «давай». Больше того, он терпеть не мог, когда его подбадривали в такие моменты. Нет уж, спасибо. Левее, правее, встань, сядь, давай-давай-давай. У Фаэдины были очень длинные ноги, и от нее всегда пахло французским жарким. Фенберг ни разу не видел ее при дневном свете.
Нэнси из типографии была склонна к самоубийствам. У нее были покатые плечи, длинные черные волосы с пробором в середине головы. Она
— Как дела, Смайли?
После тяжелого рабочего дня, так и не справившись с очередным расследованием ужасных фактов, но справившись с толкотней на скоростной дороге, последним вопросом, который хотел бы услышать Фенберг, был «И все же, что все это значит, Майк?»
— Что значит «что все это значит»? — отвечал Фенберг вопросом на вопрос.
Никакой юмор не мог вызвать улыбки на ее лице. Не вызывал ее и ответ Туберского:
— У жизни нет смысла. Спрашивать так, все равно что спрашивать: «Какой смысл в розах?»
— Какой же смысл в розах? — поддерживал его Фенберг.
Туберский отвечал:
— Жизнь, как и розы, бессмысленна. Надо просто жить и жить хорошо. Скажи «о'кей».
— Юмор заставляет терять достоинство, — отвечала Смайли Фенбергу.
Террористы, шовинисты (к которым она причисляла Фенберга), дырки от задниц (каковым она считала Туберского), аварии на атомных станциях, республиканцы, невыполненные работы, война, голод — вот что было любимым коньком Смайли. Она любила показывать Фенбергу места на своем теле, покалеченные бывшими мужьями.
— Вот здесь, видишь, — говорила она монотонным голосом, показывая на свою грудную клетку, — сюда мне попал Карл, мой второй муж, когда выстрелил в меня из-за того, что я поздно вернулась домой. Он еще ударил меня ножом вот сюда, — продолжала она, поднимая ногу. — Это? Это просто аппендицит. Не смотри.
Фенберг отворачивался. Он всегда с дрожью отворачивался к стене.
«Вот цена, которую надо платить за секс».
У Фенберга была короткая интрижка с женой местного промышленного воротилы целых три года назад, а она все еще щипала его за джинсы в общественных местах. Имя вышеупомянутой дамы было миссис Фиа Уайт или, как называл ее Туберский, любивший всем давать прозвища, Уайт-на-одну ночь. Она была единственной в Бэсин Вэли любительницей жестоких и необычных сексуальных новшеств.
— Майк! Я хочу, чтобы ты меня взял меня и чтобы всячески оскорблял, — умоляла Уайт-на-одну-ночь, одетая в идиотское белье, которое делало ее похожей на девицу маркиза де Сада.
Она лизала его губы и делала волнообразные движения вверх-вниз и в стороны. Фенберг стоял в напряжении, как кавалерийский офицер, привязанный индейцами к колу.
— Говори мне гадости, Майк! — самозабвенно шептала она. — Грязные, самые грязные, говори мне грязные слова. Говори их! — вопила Фиа, царапая спину Фенберга длинными красными ногтями.
В это время Фенберг думал, продолжать или, извинившись, надеть на себя несколько свитеров. Но приятный для всех мужчин момент был близок, и Фенберг отключался от энергичных приставаний и сексуальных оскорблений. Лучшим, на что он был способен, был вопрос:
— А как тебе понравится вот это? Под «вот этим» имелся в виду сильный толчок тазом.
— Позволь мне сразу перейти к делу. «А как тебе понравится вот это?» — повторял Туберский, после того как Фенберг однажды рассказал ему. Мужчины умеют-таки разговаривать.
— Как тебе понравится вот это? — кричал Туберский. Он падал на пол и катался как шар, повторяя классическую фразу Фенберга: «А как тебе понравится вот это?».
Стоическое выражение лица Фенберга заставляло его закатываться еще сильнее. От смеха на глазах у него выступили слезы.
— Какой толчок! — хохотал он.
— Я сожалею, что сказал тебе, — произнес Фенберг, стараясь сохранить достоинство.
— Как вам понравится вот это? — спросил официант, ставя перед Фенбергом бифштекс и понимающе улыбаясь.
Фенберг покраснел. Хорошо, что еще официант не толкнул стол этим самым толчком. К плате за секс прибавлялись еще реальные цены на все в маленьком городке.
— Превосходно. Абсолютно превосходно, — поблагодарил Фенберг, меча глазами молнии в официанта. — Поставьте вот здесь. Прекрасно.
Официант стоял, сложив руки и весь исполненный внимания:
— А леди уверена, что ей ничего не хочется, кроме салата и теплого хлеба?
— О нет, благодарю вас, — ответила Элен.
— Я к вам еще подойду, — сказал официант и хитро посмотрел на Фенберга. Затем отошел, уверившись в том, что взгляд замечен.
Фенберг пригласил Митикицкую в лучший ресторан Бэсин Вэли «Билл&Эмма, Фирменные Рыбные Блюда», в котором также подавали бифштексы и превосходные ребрышки. Здесь можно было заказать напитки из тропических фруктов, и публика была классом выше, чем в зообаре — любимой дыре Фенберга и Туберского.
— Я страшно проголодалась, — сказала Элен.
— Противно смотреть, что едят люди, когда они на диете, — сказал Фенберг.
Он отметил, что она выглядела гораздо лучше после того, как вымылась в доме Малулу, за два квартала от редакции, и переоделась.
Они болтали за обедом. Элен любила овощи, крупы, а также цыплят и редкие сорта рыб. Фенберг же склонялся к кофеину, непрожаренному мясу и трудно перевариваемым карбогидратам. Она снова извинилась за свое необычное появление и сказала, что в тот день звонила три раза, чтобы предупредить, что у нее неприятности с машиной. Фенберг отметил в уме, что надо поговорить с Малулу. Она считалась его секретарем, но отказывалась принимать сообщения. Фенберг, опытный журналист, осторожно заставил ее рассказать подробнее, как перегрелась машина на Виста Ридж, как она пошла за водой и о столкновении в лесу.