Сесквоч
Шрифт:
— Мне?.. о… Нет, ничего, — сказала Митикицкая, почти шатаясь. — Мне надо встретиться с мистером Фенбергом.
— Он занят.
— Он ждет меня… — Записная книжка Элен, казалось, весила тонну. У нее не было сил. И она была вся в синяках. И такая грязная. И, хотя кошелек был тяжелым, она не подумала о том, чтобы по- дожить его на длинную дубовую стойку, отделяющую ее от секретаря.
— Вы не могли бы сказать, что Элен Митикицкая здесь?
Лицо Малулу прояснилось.
— Вы не полька? — спросила она, сплевывая кожуру от очередной семечки.
— Пожалуй, — сказала Элен. — Отец поляк. Мать датско-испанского происхождения.
Малулу нахмурилась, услышав о такой странной смеси.
— Вы наверняка слышали много польских анекдотов, — ее лицо расплылось в улыбке, и она наклонилась вперед: — Помните какие-нибудь?
— Нет.
— Ну же, расскажите, — умоляюще произнесла Малулу, склонив голову набок.
Элен глубоко вздохнула. Спокойно. Только спокойно. Она попыталась говорить вежливо и четко, как говорят с туристами, не знающими английского.
— Я приехала, чтобы встретиться с мистером Фенбергом. Не могли бы вы?..
— Да я все понимаю. Вы, случайно, не старая подружка или что-то в этом роде? — прервала ее Малулу.
— Я ничья не подружка, ни старая, никакая. Я новый репортер. Пожалуйста, мисс, мне хотелось бы… — Элен замолчала на середине фразы, загипнотизированная большой картиной работы Туберского, на которой полулежала обнаженная Флорентина. Вторую стену украшала фреска с изображением великого восстания алликликов в 1854 году. Там гремели взрывы, с людей снимали скальпы и наносили другие увечья. Туберский написал ее в период, когда злился на жизнь. Множество наград, памятных табличек и фотографий висели вокруг лосиных рогов над каменным камином. Иными словами, помещение было похоже на охотничий домик. Элен ухватилась за стойку. — Я… я… Моя машина перегрелась, и что-то гналось за мной, в прицепе остались все мои вещи.
Элен слабо махнула рукой в сторону окна.
— Вы что-то слишком грязны для репортера, — с подозрением заметила Малулу. — Конечно, у нас есть спортивный репортер, который выглядит так, будто ночует под колесами грузовика. Вот, возьмите.
Она положила на стойку упаковку влажных салфеток.
— Вам известно, что Майки вдовец?
— Нет, я ничего не знала. — Элен рассеянно вытерла руки, не заметив царапины на ладонях и суставах пальцев. Она провела салфеткой по лицу, скорее размазывал грязь, чем очищал его. — Кто такой Майки?
Малулу сказала, что так в городе называли Фенберга, а заодно сообщила сумму его заработка и рассказала, какой он сердцеед.
— Заглядываясь на него, девушки жалеют, что они уже замужем. — Малулу как бы ненароком взглянула на левую руку Митикицкой. Обручальное кольцо подозрительно отсутствовало. Малулу спросила, где Элен собирается остановиться на ночь и доверительно посоветовала не останавливаться на ранчо Фенберга, потому что там было больше всяких потрясений, чем в тарелке со студнем.
Элен сникла. У нее слегка закружилась голова, перед ней возникла расплывчатая картина, как она стоит одна в комнате дешевого мотеля и из грязного крана не течет горячая вода.
— Что, с деньгами туго?
Элен уставилась на картину алликликской резни и покачала головой.
— Нет, мне что-то нехорошо. — Она раздумывала, не упасть ли ей в обморок. Тогда она привлечет к себе внимание. Митикицкая решила, что она подчинится чувствам. Пусть это случится, и она упадет в обморок. Но тут раздался визг из соседней комнаты.
— Заболеешь раком и умрешь, так тебе и надо! — кричал кто-то пискляво и разъяренно. Явно мальчик.
— Положи ножницы, черт возьми! — прогудел другой голос, старше и мудрее. Женщины услышали звук легкого шлепка, «ой», и ножницы с грохотом упали на пол. — Вы знаете, что мне звонили весь день? Матери в истерике выкрикивали такие слова, как «месть» и «линчевание»? Вы оба влипли по уши и если еще когда-нибудь…
— Ты, мерзкий пират, я тебя ненавижу, — пронзительно завопил шестилетний.
Фенберг говорил спокойным тоном и мальчишки почувствовали, что это затишье перед грозой. Он заставил их выбирать.
— Нагибайтесь, или я вас убью.
— Почему бы тебе самому не нагнуться, дурак ненормальный? — язвил Злючка Джо.
— Руки на колени.
— Ненормальный, — сказал Джо.
— Задница, — обзывался Клиффорд.
Митикицкая мгновенно раздумала падать в обморок. Ей показалось, что она узнала голос, разговаривавший с ней по телефону.
— Здесь иногда, как в зоопарке, — сказала Малулу Джин.
Она встала с вращающегося деревянного стула с четырьмя подушками и, шаркая ногами, подошла к двери, где было удобнее подслушивать.
— Разговоры окончены. И если я скажу, что мне при этом будет больнее, чем вам, в этом не будет ни слова правды.
— Только не пряжкой! — умолял Клиффорд.
— Не валяй дурака, — ответил Фенберг. — Я никогда не бил тебя пряжкой.
— Нет, бил. И тебе это нравилось.
— Заткнись и веди себя как мужчина, — бросил Злючка Джо.
Митикицкая ждала звука ударов, но их так и не последовало.
— Я никогда не бил вас и не собираюсь начать сейчас. Две недели не выходить из дома, — объявил приговор Фенберг. Выражение лица Малулу стало кислым. Она была разочарована такой мягкостью. — И предупреждаю, что если вы еще раз отколете подобный номер, я изменю методу просвещенного воспитания и клянусь, что отхлещу вас, как мулов, взятых в аренду.
Митикицкая посмотрела на индейца, который готовился снять скальп с беззащитного поселенца на эпическом полотне Туберского, потом на Малулу, стоявшую у двери с чашкой, полной шелухи от семечек.
— Я могу все две недели простоять на голове, слышишь, ты, дырка в заднице? — ответил голос младшего.
За этим последовал громкий удар ремня по столу и ребенок закричал:
— Мой позвоночник! Мой позвоночник! Меня парализовало!
— Давай-давай, — сказал Фенберг. Малулу вскарабкалась опять на свой стул. — Выметайтесь отсюда, и чтобы я не видел больше этого дурацкого парика.