Сестра звезды

Горы не так уж высоки, если смотреть на них сверху. Падение началось стремительно — сквозь облака, сквозь морозный, колючий воздух. Потом замедлилось. Теперь под ногами были острые скалы, сверкающие хрусталем, ртуть горных рек и ручьев, отвесные склоны и немногочисленные плато. Горные орлы шарахались в стороны, отказываясь верить своему маленькому птичьему рассудку: мимо них из немыслимых высей неслись три голубых вихря-облака.

Плато, только что бывшее величиной с монетку, увеличилось до размеров городской площади. Три облака, почти зависнув в воздухе, осторожно опустились на землю. Три женщины откинули капюшоны, волосы —

— Сестры никогда не заглядывали сюда, — гордо произнесла высокая, худощавая и седая.

Ее молодая спутница, женщина удивительной красоты, с пышными черными локонами, блеснув синими глазами, с сомнением покачала головой.

— Ты не ошиблась, Мэтта? Неужели здесь, кроме орлов и диких коз, живут люди?

— Взгляни, — седая подошла к краю плато. Между двух горных отрогов показалась расщелина. — Видишь деревню на склоне горы? Это то самое селение.

Действительно, несколько домишек, как ласточкины гнезда, лепились по склону, на который щедро изливало свои лучи жаркое полуденное солнце. Седая женщина протянула руку.

— Дайте сюда камень.

Черноволосая достала из-за пазухи небольшой плотно затянутый кожаный мешочек, развязала тесемки, и в ее руках что-то блеснуло — как будто она зачерпнула воды из горного источника. Седая требовательно схватила крупный голубоватый камень и вытянула руку вперед, в сторону далекого селения.

Некоторое время ничего не происходило. Все три женщины молча, напряженно ждали — особенно третья, совсем молоденькая, почти девочка. Она взволнованно поправляла легкие светлые волосы, рассыпавшиеся по капюшону плаща.

— Получилось! — закричала она, когда внутри камня вспыхнул огонь, словно загорелась ярчайшая, ослепительная звезда. Голубое пламя метнулось кверху, и седая, едва не выронив камень, отшатнулась от края плато, закрывая глаза рукавом. Между тем пламя словно собрало всю свою мощь и метнуло ее вперед тонким, пронизывающим пространство лучом. Этот луч не метался по склонам гор, он точно знал, куда целить.

— Во имя Келлион, взгляните, сестры, — торжественно провозгласила седая женщина.

Обе ее спутницы взволнованно посмотрели туда, куда указывал луч. Расстояния не существовало, маленькая точка на склоне гор стремительно приближалась — точно так же недавно несся им навстречу весь этот мир.

— Это она! — в волнении прошептала светловолосая.

— Она уже большая — года три, — задумчиво добавила другая.

— Не будем терять время, — перебила ее седая. — Мы едва не опоздали.

Три женщины снова набросили на головы капюшоны своих голубых плащей, туго обмотали вокруг талии пояса, затянули тесемки на рукавах. Старшая сделала рукой в воздухе круговое движение, словно вырезая алмазом стекло. Потом все три шагнули вперед и исчезли, как будто перед ними открылась какая-то дверь. Орлиная пара еще долго недоверчиво кружила над плато, пока не пришла к заключению, что странные существа, чуждые и горам, и всему этому миру, им просто приснились.

Мы не одиноки… Бесконечность думает и чувствует вокруг нас… Сейчас, когда мир снова готов перевернуться, я свято верю в это. Так же, как и в свое имя.

Меня зовут Шайса. Когда-то в юности в одной из древних книг я нашла толкование этого имени: «судьбоносная» или «вершительница судеб». Любуясь светом голубой звезды, взывая к своей прекрасной далекой сестре, вспоминая все, что произошло со мной, мне иногда кажется, что назвали меня так не случайно.

Неслучайным было и то, что в этот бесприютный мир я явилась незваной гостьей, и прошло много времени, прежде чем я полюбила его. Какую цену готова я заплатить за эту любовь?

Свет Келлион разливается по зимним равнинам, пронзительно вспыхивает на пиках гор, тает между заснеженных лесных деревьев… Он отражается в моих глазах, с мольбой обращенных к небу. Свет далекой звезды подобен песне, которая проникает в самое сердце, и кажется, я понимаю язык этой песни. А впрочем, может быть, все это лишь грезы, которые всегда приходят ко мне зимой — именно тогда воспоминания оживают и ведут меня дорогами прошлого. Я редко делюсь с кем-нибудь воспоминаниями: от этого пустеет душа. Но иногда я чувствую облегчение, чувствую легкокрылую свободу от того, что мне больше не нужно нести этот драгоценный груз одной.

Горы были настолько высоки, что они не помещались в моих глазах. Я всегда ощущала их присутствие; они были мне сродни так же, как смешанный запах, исходящий от отцовской одежды, невесомое тепло материнских рук, тягучий вкус молока с сахаром и уютная темнота уголка, служившего мне постелью. Очертания гор, иссиня-холодные вечерами и ослепительно-розовые на рассвете, были моими первыми воспоминаниями, яркими и неожиданными, как вспышка света в кромешной тьме.

Наверное, тот год, когда я родилась, был неблагополучным в нашем горном селении: я росла одна, у наших соседей не было детей моего возраста, которые могли бы стать моим товарищами по играм. Когда я немного подросла и не требовала уже каждую минуту маминого внимания, я, пока длилось летнее тепло, целые дни напролет играла в одиночестве на дороге, ведущей из равнины. Моими игрушками были разноцветные камушки, которые приносил мне отец, россыпью доставая их из ручья, угловатые сучки редких горных деревьев, собственная тень, которую я пыталась перепрыгнуть, разбитый глиняный горшок с краями, заботливо сточенными отцом. Обычная, размеренная жизнь взрослых перевоплощалась моей фантазией в сказочный мир. Разве могла я предположить тогда, что реальная действительность окажется непостижимей любой сказки?

В тот день утром мама была особенно нежна со мной — по крайней мере, так мне казалось потом, когда я вспоминала этот день, изменивший всю мою жизнь. Она взъерошила мои короткие волосы и поцеловала в нос. Теперь это воспоминание вытеснило все остальные: я не помню ее за домашней работой, не помню, как она выходит навстречу отцу… Я вижу только ее круглое, румяное, совсем молодое лицо в обрамлении темных волос, убранных в простую прическу, вижу темные, блестящие глаза. У отца и у матери — у обоих — были темные глаза, а я родилась голубоглазой.

Наверное, тогда я привычно чмокнула ее в гладкую прохладную щеку, даже летом пахнущую снегом, и выбежала на улицу, где со вчерашнего дня оставался недостроенным песочный домик для каменного человечка. Был конец лета, тепло еще не ушло с солнечных подножий гор в равнины. Я не заметила, как пролетело время, и только легкое чувство голода подсказало мне, что скоро меня позовут обедать. И тут мне показалось, что я слышу зов откуда-то со стороны гор.

Я, как завороженная, подняла глаза к вершинам гор, недоступным, изменчивым, окутанным легкой молочно-розовой дымкой. Вдруг что-то ослепительно блеснуло ярким голубым светом. Я вскрикнула и закрыла глаза ладошками, а когда открыла их, наваждение прошло. Распахнулось окно, и мама замахала мне рукой. Я отряхнула песок с коленок и побежала домой.