Сестра
Шрифт:
К вечеру я больше не могла этого выносить. Роберта все еще не было дома, так что я заказала такси, оделась и вышла из комнаты.
По лестнице, мне навстречу, поднималась Изабель. Она несла на подносе ужин для себя и своего «больного», что она почти всегда делала лично, так же, как и завтраки с обедами. Никто кроме нее не должен был приближаться к этому неотесанному чурбану, даже фрау Шюр. Даже его постельное белье меняла Изабель собственноручно, она мыла ему задницу и драила его ванну, чтобы ничьи чужие глаза не наслаждались его беспомощностью. Это было просто смешно, какой театр она вокруг него разводила.
При
Я не обращала на нее внимания, такси стояло уже перед дверью. Я велела отвезти меня в «Сезанн», маленький интимный бар, где отлично шли дела. Половина этого бара принадлежала нам, и я бы с удовольствием выкупила и вторую половину, на что Роберт все никак не мог решиться.
Всякий раз, как я заводила об этом речь, то слышала в ответ: «Дай мне сначала пару других вещей урегулировать, Миа. Когда у меня будет время спокойно этим заняться, тогда и поговорим».
Этого времени я могла вечность ждать.
Я часто бывала в «Сезанне», чувствовала себя там хорошо. Многочисленные столики были заняты, когда я приехала, но сидеть мне так и так не хотелось после того, как я пролежала почти два дня.
Программа-стриптиз и не из дешевого сорта еще не началась. Девушки в «Сезанне» были все тщательно подобраны, и среди них не было ни одной, которая бы в конце шоу, за отдельную плату, предоставляла какому-нибудь гостю особые услуги. С Сержем было по-другому, но и я тоже была не «каким-нибудь» гостем.
Серж Хойзер был управляющим в «Сезанне», но стоял иногда и за стойкой, когда было настроение. Красивый парень того же возраста, что и Роберт, даже внешне он был на него сильно похож. Их можно было принять за братьев, правда Серж был немного плотнее, к тому же он не имел антипатии к удовольствиям жизни — скоростной автомобиль, дорогие часы, шикарный отдых в эксклюзивных местах. Ко всему у него было особенное хобби, он коллекционировал Государственные займы — на старость, как он говорил.
Я встала к нему за стойку — нужно было клин клином вышибать. Я проделывала это часто в последние месяцы при помощи «специальных напитков», которые Серж смешивал только для меня. Они были намного крепче, чем водка, а на закуску — крепкий молодой мужчина. Если это и не помогало против болей, так по крайней мере, я знала на следующий день, отчего мне так плохо.
После четвертого или пятого стакана жар из моей головы частично переместился в желудок. Думать я больше не могла. Но мало помалу я начинала чувствовать себя снова по-человечески, а пока что пила дальше.
Вскоре после полуночи Серж сменился за стойкой, и мы поднялись наверх. Серж занимал над «Сезанном» маленькую квартирку, состоящую только из двух комнат — гостиной с кухонной нишей и спальни, рядом с которой находилась душевая. Сначала Серж помог мне принять душ, потом отвел в спальню. Он никогда не разводил особых церемоний; он изучил меня достаточно и точно знал, что мне нужно, когда я была в таком состоянии.
После этого он позвонил Роберту, и Роберт приехал меня забрать. Я точно не знаю, насколько поздно уже было, может быть, два часа ночи, или немного раньше. Но это не могло быть много раньше двух пополуночи. Я уже ничего больше не знала…
Когда Изабель спустя бесконечно долгие минуты после своего вопля вошла ко мне в Ателье, когда она сказала: «Выйди, пожалуйста, Миа. Здесь два господина из полиции, они хотят с тобой поговорить», в тот момент я не знала, как я вообще оказалась на этой софе.
Все, что я еще отчетливо помнила, это небольшая ссора с Сержем. Я просила его об одном одолжении, а он упирался. Еще я помнила, что после я снова была в душе, но о каком одолжении я Сержа просила, совершенно выпало из моей памяти.
Мое платье валялось на полу, оно было смято и выглядело влажным. Изабель хотела помочь мне одеться, чтобы не заставлять господ долго ждать, как она сказала. Я оттолкнула ее руки. Она была последним человеком, которому бы я позволила к себе прикоснуться.
После ее криков самообладание должно было вернуться к ней сравнительно быстро. Я видела, что ее руки дрожали, и она постоянно кусала губы, в остальном же выглядела вполне спокойно, и уже только поэтому я не могла себе представить, что могло случиться что-то плохое.
Конечно, я спрашивала себя, что этим господам от меня нужно, думала, возможно, на прошлой неделе я проехала на красный свет или не заметила «стоп»-знак. Где-то с месяц назад у меня уже были неприятности с одной служащей из полиции. Она не хотела признавать моего права воспользоваться «стоянкой для инвалидов», утверждала, что это мол, только для тех, кто в инвалидной коляске. То, что у меня один такой дома сидит, она сочла наглым ответом, после чего я ей объяснила, что я под «наглым» ответом понимаю. Теперь я предполагала, что это ограниченное существо подало жалобу об оскорблении.
А Изабель сказала: «Речь идет о Роберте».
Это не пугало и не звучало угрожающе. Это была только не имеющая значения фраза, как если бы это Роберт проигнорировал светофор или обругал полицайку. И честно говоря, я еще не настолько пришла в себя, чтобы из одной мимоходом оброненной фразы выводить страшные заключения.
Идя за Изабель в зал, я бросила мимолетный взгляд в зеркало. Я выглядела ужасно — как кто-то, кто пропьянствовал всю ночь напролет. Набрякшие веки, покрасневший левый глаз, а правый — неподвижный. Правый не мог больше покраснеть, он был из стекла. Волосы висели спутанными прядями, лицо было одутловатым, и шрамы на правой половине выглядели зазубренными молниями.
Ночью Серж сделал по этому поводу замечание. Он спросил, когда мы поднимались наверх, в его квартиру: «Что, малышка снова тебя раздразнила?» И сразу же пояснил: «Твое лицо предвещает бурю, так что позабочусь-ка я об улучшении погоды». После этого он смешал мне еще один напиток.
Только тогда я снова вспомнила, что я еще что-то пила, прежде чем мы отправились в душ, и Серж ухмылялся, когда я взяла стакан. «Послушно до дна выпить, — потребовал он, — и тогда скоро ты полетишь, Миа».
Еще я припоминала, будто Роберт тоже что-то сказал о моем лице или моем состоянии в то время, когда мы ехали, или позже, дома. Но, при всем желании, я не знала, не вообразила ли я все это.