Сестра
Шрифт:
Отец занимался коммерцией и поэтому много разъезжал. От своего отца он унаследовал маленькое состояние и был очень занят тем, чтобы сделать из него большое. Он покупал и продавал все, что можно было купить и продать — акции, недвижимость, доли, паи.
Я тогда не понимала, чем именно занимался отец, его дела не представляли для меня никакого интереса. Денег было всегда достаточно для того, чтобы воплотить все маленькие и большие мечты — в куклах, платьях и туфлях у меня никогда не было недостатка. В материальном отношении я никогда ни в чем не нуждалась, а об остальном заботился Роберт — когда он входил в комнату, у меня возникало
Я помню еще, как мне приходилось в школе регулярно вступать в драку, когда кто-нибудь говорил: «Он же только твой сводный брат».
Еще ребенком я решила, что всю жизнь проживу рядом с ним. Я нуждалась в нем. Когда я сидела в темном подвале своих депрессий, он был единственным, кто мог меня обратно на дневной свет вытащить. Он должен был только находиться рядом, мне улыбаться, может быть, еще свою руку на мою положить или погладить меня по лицу, тогда мне было уже лучше. Как будто мог он уже одним простым прикосновением или улыбкой, передать мне часть своей спокойной силы, этой уравновешенности.
Так же бывало и тогда, когда я впадала в ярость, когда я бы лучше все вокруг себя переколотила. Мне нужно было только услышать его голос, и я чувствовала, как внутри что-то расслаблялось, и мне становилось легче. И когда у меня в душе казалось все пересохшим, нежностью своей он возвращал жизнь в пустыню.
Лучия быстро сдалась и прекратила заботиться о моем душевном равновесии. Она обращалась со мной, как с взрывным зарядом, очень осторожно и осмотрительно. Отец предпочитал, по возможности, не попадаться мне на дороге. Когда я достигла определенного возраста, он стал настаивать, чтобы я получила образование за границей. Он высказал в связи с этим некоторые предложения, представлявшиеся заманчивыми в его глазах. Когда ничто не помогло, он сослался на свой возраст. «Миа, я слишком стар, чтобы меня доводили каждый день до белого каления. С тобой ведь невозможно разумно разговаривать».
После таких объяснений Роберт сидел около меня, держал за руку, гладил по щеке и буквально молил: «Не грусти, Миа. С тобой совсем не трудно, так только они считают. Я нахожу тебя замечательной и в полном порядке. И я тебя действительно очень люблю».
Когда мне было двадцать, мы заключили компромисс. Отец купил небольшой участок в Испании и с тех пор проводил там большую часть времени — в мягком климате, как он выражался. Лучия, естественно, его сопровождала. Из четырех недель в месяц самое большее только одну они проводили дома, а в остальное время мы были предоставлены сами себе: Роберт и я.
Ему было тринадцать, и он посещал школу. Я училась в Академии Искусств. Для ведения домашнего хозяйства отец нанял фрау Шюр. Тогда у нее была даже комната в доме, она обо всем заботилась и не делала нам никаких предписаний.
Это было чудесное и беззаботное время. Когда я во второй половине дня приходила домой, Роберт часто еще был с друзьями на прогулке, но аккуратно к ужину он возвращался. После этого он, бывало, часами сидел на стуле неподвижно и с неизмеримым терпением, пока я его рисовала, формировала с него гипсовые маски, лепила из глины его голову и тело.
И когда я, наконец, находила для себя идеальный материал, я высекала его из гранита и мраморных блоков. Сидя, лежа, стоя — фигуры различных размеров. Моим шедевром тех времен была «птичья поилка» для сада. Четырнадцатилетний мальчик в полный рост держит на вытянутых руках ландшафт с холмами и маленьким озером, что по нынешним представлениям может показаться безвкусицей, тогда же я так не думала. И еще сегодня я с гордостью могу сказать: «Это моя работа».
Один раз в неделю мы давали по телефону отчет в Испанию: у нас все хорошо, мы со всем отлично справляемся, все в полном порядке. Так это и было. Так это было годами.
Только я никому не могла бы объяснить, что Роберт значил для меня в это время, без того, чтобы не вызвать пару нелепых замечаний.
Однажды, когда ему было семнадцать, я зашла воскресным утром в его комнату, чтобы его разбудить. Это было в августе, окно было широко раскрыто. Он лежал на постели, в ночной духоте полностью сбросив с себя одеяло, и на нем не было даже одних из этих маленьких трусиков.
У меня к тому времени были уже некоторые любовные похождения за плечами, и я видела массу обнаженных тел — красивых и не очень, — что принадлежало к учебной программе. Тело Роберта мне было тоже хорошо знакомо — он достаточно часто позировал мне как модель, также и без одежды. И все это было всегда совершенно нормально и естественно.
Брат и сестра, и никаких абсурдных мыслей. Абсурдных мыслей у меня не было и в то августовское утро. Как он тогда передо мной на кровати лежал, был он только олицетворением красоты и невинности. Он был просто совершенным — молодой человек, с подтянутыми формами, который с самим собой и с окружающим миром в полной гармонии жил и распространял вокруг себя мирную ауру.
Мне хотелось в тот момент преклонить колени. После этого не было ни одного мужчины, которого я бы не сравнивала с Робертом. И не было ни одного, который смог бы выдержать это сравнение.
Когда он в двадцать привел в первый раз домой девушку, я думала, что задохнусь. Это не было ревностью, даже если позже мне старались это внушить. Она была незначительным молодым существом — слишком пестрым, слишком кричащим, слишком поверхностным, чтобы очаровывать его больше двух дней. Но тогда я еще не знала, насколько быстро он может распознать то, что под поверхностью скрыто, и мне было страшно, мне было панически страшно.
Я хотела, чтобы он был счастлив. Я хотела, чтобы он от женщины получал то, что он сам мог ей дать. И я знала, что не было ни одной, достойной его, что он всю жизнь должен будет довольствоваться посредственностью. Одно только это осознание перекрывало мне воздух.
Я заболела, у меня появились приступы астмы, диффузные боли внизу живота. Я бродила от врача к врачу, прежде чем не нашла подходящего для своего вида заболевания. Доктор Харальд Пиль, специалист по неврологии и психотерапии.
Пиль спросил меня, хочу ли я спать с Робертом.
Я сказала: «Нет».
Пиль спрашивал снова и снова, он спрашивал так долго, что я, наконец, сказала «да», чтобы он прекратил.
В течении двух лет я была у него на лечении и к тому времени, когда Роберт в двадцать четыре года в первый раз женился, уже давно поправилась. В этом даже Пиль был убежден. Я научилась примиряться с тем, что даже для такого мужчины, как мой брат, была доступна только нормальная жизнь. Я не могла заставить Богиню спуститься с Олимпа, чтобы его любить. Я не могла из глины слепить для него Еву и вдохнуть в нее жизнь. Я также не могла высечь для него из камня идеальную женщину.