Сестра
Шрифт:
У меня были две руки, и я надеялась, что Роберт обратит на это ее внимание. Но она еще не закончила.
„Ты не заметил, как она всегда на меня смотрит? Иногда у меня такое чувство, что она хочет просверлить мне голову“.
Если бы я только могла, непременно бы это сделала. Снова я слышала всплески в воде. Роберт не производил шума, он держался при помощи экономных движений на одном месте напротив нее. Я медленно подошла ближе к двери и могла его видеть — его спину, затылок и его руки, сразу под поверхностью воды. И ее — в профиль. Голову она держала опущенной и рисовала ногами круги на воде. Это был удивительно красивый жест смущения,
„Тут есть еще кое-что, Роберт. Мне очень неловко тебе это говорить, но я думаю, что она рылась в моих вещах“.
Это была неслыханная наглость! Я не рылась. Ее чемодан я вообще не трогала, только быстро поискала фотографию в ее сумочке. Я хотела еще раз ее под лупой рассмотреть, чтобы удостовериться, что на ней было колье, подаренное Робертом.
Но я не нашла фотографию — ни эту, ни другую. Хитрая стерва, вероятно, сообразила, какую ошибку она сделала. А может быть, Роберт, в своей доверчивости, рассказал ей даже о моем предположении.
Я ждала, что он энергично поставит ее на место. Что он скажет, по меньшей мере, что она должна ошибаться, мне бы никогда не пришла в голову мысль рыться в вещах наших гостей. Но вместо того, чтобы это сделать, он спросил: „Ты уверена?“
Тогда я поняла, что мне предстояла жестокая борьба, если я хотела открыть ему глаза.
Я проиграла эту борьбу и потеряла моего брата. Роберт все же понял, только, к сожалению, поздно, слишком поздно… Он ее просто недооценил, не видел ее беззастенчивости, не принимал в расчет ее хладнокровности. Она и вправду не затратила на него много времени.
Третья глава
Это было ужасное чувство — лежать, ломать себе голову и знать, что теперь я была одна, действительно и окончательно одна. А Изабель праздновала свой триумф — вместе со своим братом. Я могла бы их на месте прикончить — обоих. Если бы только я была в состоянии подняться по лестнице, но я даже не могла встать с софы.
Только под вечер я справилась с тем, чтобы дойти до туалета. В зале я заметила, что полиция опечатала кабинет Роберта. Это было анекдотом, абсурдом это было, и я не могла себе этого объяснить. Волберт не мог быть настолько глупым. С другой стороны, разве могла я знать, чего ему еще понарассказывала Изабель, после того, как я потеряла сознание?
Может быть, он также, как и Роберт, попался на ее уловку, которого вначале тоже не могли убедить возмутительные факты. А я собрала целую массу возмутительных фактов.
После тех выходных в феврале, когда мне пришлось убедиться, насколько Роберт уже подпал под ее влияние, я наняла частного детектива. Я надеялась образумить Роберта при помощи подходящего материала. Уже через два дня я получила по телефону первый отчет, от которого у меня перехватило дыхание.
Я правильно идентифицировала ее ногти. Изабель Торховен была „девочкой в баре“, так называемой Animierdame. [4] Она работала в одном ночном клубе второсортной репутации. И при этом она собиралась от трех капель коньяка потерять тормоза? Как могла она потерять что-то, чем она никогда не владела?
4
Animierdame — женщина, развлекающая гостей и побуждающая их к увеличению расходов — прим. переводчика.
Детектив разузнал еще больше за эти два дня. В том числе, что уже некоторое время у нее была любовная связь с одним из гостей. Это была не простая интрижка. Она была на содержании у этого мужчины, правда не оставляя, при этом, работу. По описанию судя, речь должна была идти о темноволосом мужчине с фотографии.
Я хотела уже вздохнуть с облегчением. Однако, несколькими днями позже, детектив положил передо мной снимки, на которых был запечатлен Роберт рядом с Изабель — перед ее квартирой и в ночном клубе. К этому времени он часто ездил во Франкфурт, по меньшей мере, дважды в неделю. И обычно он оставался там на ночь.
Потом я лежала в постели и сходила с ума от болей.
На следующее утро я поехала к Пилю вымаливать клирадон. После доброжелательной нотации, мне сунули в руки рецепт на другое, неэффективное лекарство, а на прощание снова дали совет, что я должна освободиться от Роберта, что я должна его отпустить и предоставить жить собственной жизнью.
Пиль не находил это таким трагичным, что мой брат связался с проституткой. Если его собираются чуть-чуть выпотрошить, намного беднее от этого он не станет. Самое разумное — это предоставить Роберту самому проделать свой печальный опыт, если он уже и без того глух к моим предупреждениям. Я сама, также, могла от этого только выиграть, считал Пиль.
Когда я, в возрасте двадцати семи лет, в первый раз находилась у него на лечении, он мне обстоятельно объяснил, что моя любовь к Роберту является в буквальном смысле, ярко выраженной любовью-ненавистью. Я завидовала своему брату с первого дня его рождения, потому что он владел тем, чего не было и никогда не могло быть у меня. Мать, которая всегда была рядом и от которой он не слышал ни окриков, ни злых слов, которая окутывала его теплосердечностью и нежностью, в которых он нуждался, чего я не видела ни от матери, ни от кого-либо другого. И отец, который, в своей гордости за удачливого сына, временами хватал через край и по сто раз на дню превозносил преимущества и уровень знаний „своего Роберта“, намеренно упуская при этом из вида мое существование и мое участие в успехах Роберта.
Так Роберт превратился для меня в безжалостного грабителя. Со своей нежной сущностью, он лишил меня, в переносном смысле, последней горбушки хлеба и, сам живя в изобилии, оставил меня, с протянутой рукой, погибать от голода. Но моя гордость никогда не позволяла мне признаться в нужде. Я должна была доказать самой себе и всему миру, что был один человек, который был лучше моего брата, а именно — я.
Это была я, кто научил его ходить и говорить. Это была я, которая всякими фокусами и мелкими шалостями вызывала одну за другой улыбки на его лице. Это была я, кто в школьные годы объяснял ему математические формулы, а также писал за него тот или иной реферат. И, наконец, это была снова я, кто придавал ему формы в гипсе, глине или камне.
Уже к пятнадцати годам я научила его управлять автомобилем. Я взяла на себя его сексуальное просвещение. Коротко говоря, я не жалела усилий, чтобы его для себя завоевать, к себе привязать и сделать от себя зависимым. Роберт был моим драгоценнейшим достоянием, вещью в моей жизни, поднимающей меня надо всеми остальными. Я не могла позволить какой-то Изабель Торховен ее у меня забрать, повредить и, тем более, разрушить. Если кто-нибудь имел право разрушить то, что я создала, так это была единственно я сама.