Сестра

Гончарова Галина Дмитриевна

Само же представление на Алексея впечатления не произвело. Тяжеловесные вирши, библейский сюжет… скоморохи ему понравились куда как больше.

Да, по настоянию Никона, из городов их гнали, а вот в деревнях те работали. И в Дьяково тоже. Алексей несколько раз ездил посмотреть на представления, с удовольствием рассказывал о них Софье — и та сожалела, что не сможет прийти сама. Был у них и задел на дальнейшее. Алексей, по настоянию сестры, щедро платил за представления, но после оставался — и расспрашивал скоморохов. Сам.

Узнавая,

где какие порядки, кто сколько ворует, какая о ком слава идет…

Молва по стране пошла быстро, теперь многие скоморохи знали, что ежели есть какие сведения, то государь царевич за них может и монетой пожаловать. А уж что их из Дьяково не погонят — так это точно.

Аввакум ворчал, но недолго и не сильно. Алексей подозревал, что это благодаря его собственным детям, которые также воспитывались при школе. Да и вообще, априори, все, что делал Никон — для Аввакума было неприятно. Хорошо хоть сейчас поостыл, перестал на все собакой бросаться. Но зубы остались.

Ничего, придумаем что-нибудь.

Грех между собой грызться, когда столько внешних врагов!

А вот царю понравилось. Он смотрел с воодушевлением, благодарил Матвеева, да и потом, в уютных креслах, у камина — еще одно англицкое изобретение, был доволен и многословен. Алексей же…

С отцом он соглашался. А вот самого Матвеева разглядывал, как жука на булавочке. Нет, надо, надо будет его давить. Рано или поздно, но надо. Не потому, что Матвеев силен, нет. Это слабые люди боятся тех, кто сильнее. Но потому, что Матвеев преследует только свои интересы и уже пытается подмять под себя царя. Он и Алексея не воспримет никогда, как государя, для него царевич — мальчишка. А значит — ибо ломать жестко, либо просто убрать.

Скрипнула дверь и в комнату вошла девушка. Поклонилась — то есть присела на иноземный манер, прошуршало по полу белое платье.

— Не побрезгуйте, государь…

Голос был неплох. Низкий, грудной, чистый. Алексей вскинул глаза.

Ну… ничего себе так.

Полновата, бледновата, но вполне ничего девушка. Разве что глаза слишком навыкате, она из-за этого лягушку напоминает. А вот отец смотрит с удовольствием.

А девушка замерла и слова сказать не может… да что с ней такое?

Алексей недовольно фыркнул (про себя), поднялся, забрал у нее из рук поднос, мимоходом коснувшись ледяных девичьих пальчиков, и поставил на стол. А то еще грохнет… развели неумех! Вот Лейле такой и на голове носила, еще и девушкам показывала, как в танце его не сронить, на колени опуститься, подать красиво… скорее бы в Дьяково!

* * *

Наталья ждала знака от тетушки, поглядывая в глазок. Вот сложила Евдокия веер, подхватила она поднос с винами и заедками разными — и лебедушкой поплыла в комнату.

Присела в реверансе, произнесла, как учили… а потом подняла глаза — и пропала.

Потому что не осталось в комнате никого.

Ни дядюшки с тетушкой,

ни пожилого полноватого человека с русыми волосами — никого.

Потому что сидел в кресле самый прекрасный мужчина из всех, что Наталье видеть довелось. Золотоволосый, синеглазый, с такой улыбкой на устах, что сердце зашлось. Прижаться бы к нему, целовать, что сил есть… а пока она ни жива ни мертва стояла, красавец у нее поднос забрал.

— а это племянница моя, Наташенька, — услышала она голос дядюшки, только вот опамятовать так и не смогла.

Кажется, что-то говорил пожилой человек, а Наталья отвечала, только вот что — она бы и не вспомнила, потому что сияли перед ней синие очи — и ничего другого значения не имело.

На подгибающихся ногах вышла — да и сползла за углом по стеночке. Слуги подхватили, в комнату унесли… и только там Наталья поняла — кого она видела.

Ведь в гостях у дядюшки сегодня были государь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич.

Ой, горюшко девичье…

* * *

Алексей и не понял, какое впечатление произвел на юную Наталью.

Ну, девушка. И что?

Таких в базарный день на пятачок — пучок. А потому он вернулся домой и улегся спать. И назавтра уже и не вспоминал об этой мелочи.

Наталье, конечно, досталось от Мэри Гамильтон за все хорошее, но сильно ее и не ругали.

Девица ведь!

А тут — царь! Еще бы она не сомлела! Посчитали, что это от впечатлений — и на том успокоились. Беспокойны были двое.

Сама Наталья, которая горела, то смеялась, то рыдала, дрожала — и сама не заметила, как по уши влюбилась в царевича.

И ничего удивительного в этом не было.

У любой, даже самой сильной и властной, жестокой и решительной женщины есть в глубине души воспоминания. И заглянув в них, она тихо скажет — вот тут я могла сломаться. Вот на этом парне…

Наталья не стала исключением. Любовь вспыхнула ярко и живо, пожирая все доводы рассудка, как деревянные здания столицы. Нет сомнений, если бы ей дали время, она бы перегорела, передумала, успокоилась — и спустя десять лет, став женой какого-либо какого-нибудь боярина, вспоминала бы этот день с усмешкой.

Но жизнь славится своими злыми шуточками.

На третий день Алексей Алексеевич уехал обратно в Дьяково.

На пятый — царь пришел в гости к Матвееву и завел разговор.

Сначала — ни о чем. Потом — о Наталье.

— а кто, боярин, та милая девушка, которая нам прошлый раз вино подавала?

— То Наташа, Кириллы Нарышкина дочь. Взял к себе да воспитываю помаленьку.

— отчего ж ты, боярин? Я чай, и отец ее не беден?

— Да у него еще семеро, мал мала меньше, жена от них и никуда, а что девочке в деревне делать? Е жениха присматривать нужно, государь. Не век же ей вековать! И так уж шестнадцать было, когда забрал!