Сестрички не промах
Шрифт:
В пять утра меня разбудила сестрица. Ее лицо, всклокоченные волосы и бурно вздымавшаяся грудь выдавали крайнюю степень праведного возмущения.
— Что? — испуганно спросила я, вскакивая, как солдат по тревоге.
— Нет, ты посмотри, — рычала Мышильда и в одной футболке кинулась впереди меня на пустырь. Я тоже забыла одеться и неслась следом, чувствуя, как от закипающего во мне гнева дрожит земля. — Вот! — рявкнула Мышь, ткнув пальцем в свежий раскоп.
Ночью троюродный потрудился на славу: больше половины площади под бывшим флигелем
— Да. — Горько вздохнув в ответ на Мышильдино возмущение, я присела на корточки и спросила:
— А где наш сторож?
Мы прислушались и разом уловили знакомую мелодию: предпоследний выводил носом «Люди гибнут за металл». Это явилось последней каплей в чаше моего терпения. Я шагнула к шалашу, извлекла ничего не понимающего. Михаила Степановича, вынесла его на улицу и, поставив лицом на восток, где находился родной город, сказала:
— Наша встреча была ошибкой.
— Елизавета… — пролепетал он, я вздохнула и добавила:
— Я не могу вам больше верить. Сердце мое разбито вашим пренебрежением к важнейшему для семьи делу. Прощайте.
Я торопливо вернулась в дом, Мышильда, пританцовывая, ждала меня на крыльце.
— Ведь чуяло мое сердце, чуяло, — всплеснув руками, начала она. — Ведь всю ночь тараканы снились. Бабка Настасья всегда говорила: таракан, значит, к утрате и неприятностям, а они сегодня так и кишели. Я еще во сне подумала, не иначе как братец роет. А под утро точно в бок кто толкнул. Глаза открыла, а перед мысленным взором тараканы шныряют. Не выдержала, пошла пустырь проверить, а там… Нет больше моего терпения, — покачала она головой. Я была с ней полностью согласна: терпения и у меня не было, а то, что тараканы снятся к несчастью, мне известно доподлинно. Дважды я выходила замуж и дважды в ночь перед свадьбой видела во сне тараканов (причем в первый раз тараканы были мелкие, черные и почему-то говорили басом, а во второй — рыжие, без усов и страшно подвижные).
Чтобы успокоиться, мы выпили чаю, потом кофе, потом по рюмке коньяку (его Мышильда прятала в белье) и закончили опять-таки чаем. Потом я сказала:
— Надо ставить капкан.
Сестрица вздохнула:
— За нанесение телесных повреждений и увечий статья есть.
— А мы не на него ставили, а он попал случайно, не ходи, где не надо, и не попадешь.
Сестрица скривилась, потосковала, глядя в окно, и сказала со вздохом:
— Если нам по ночам сторожить, днем производительность труда резко упадет, а поручить это дело серьезному человеку не можем по причине отсутствия такового. Ничего не поделаешь, придется ставить капкан. Охотничий магазин в городе должен быть.
Мы дружно взглянули на часы: для любого магазина было еще слишком рано. Чтобы зря не терять времени, пошли копать. Рыли с остервенением, то и дело косясь в сторону бывшего флигеля: невеселые мысли о чужой удаче бередили душу.
— Все-таки интересно, почему он там роет? — проворчала Мышильда.
— Вот и хорошо, что там, — попробовала утешить я. — У него карта не правильная.
— А вдруг правильная? — испугалась она.
— Правильная
Тут появился Михаил Степанович со следами страшных страданий на лице и с лопатой в руках. Не говоря ни слова, он присоединился к нам и начал работу с усердием, которому могли бы позавидовать первые метростроевцы. Через полчаса следы страданий с его лица исчезли, лик предпоследнего озарился чудесным светом, и он тихо, но с чувством исполнил «Не шей ты мне, маменька…». Мы с сестрицей продолжали делать вид, что не замечаем ни самого Михаила Степановича, ни его трудолюбия, и он в отместку нам спел «Лучинушку».
Я взглянула на часы, потом, отмерив шагами изрядное расстояние, провела по земле черту лопатой и сказала бывшему мужу:
— Вот по это место. И не вздумай халтурить.
Михаил Степанович поник буйной головушкой, а мы с Мышильдой пошли переодеваться с намерением ехать в охотничий магазин. Как его найти, Евгений разъяснить затруднялся, оттого отправился вместе с нами. Однако по обыкновению он был бос и в магазин не пошел, остался в машине, поглядывая в окно и весело шевеля пальцами ног.
Магазин был маленький. Прямо напротив входа громоздился видавший виды прилавок со стеклянной витриной, где очам нашим предстали две коробки патронов, охотничьи ножи разных размеров и самого устрашительного вида, а поверх витрины, ближе к стене, стояли болотные сапоги. Мы смогли также увидеть настежь распахнутую дверь, ведущую в недра магазина, и чью-то макушку, слегка виднеющуюся из-под прилавка. Макушка была лысой, а поверить в то, что человек, занятый продажей такого зловещего товара, столь мал ростом, я не могла, потому, перегнувшись, с любопытством заглянула через прилавок, пытаясь понять, что там происходит. Ничего особенного не происходило. Дюжий дядька с лысой макушкой сидел на корточках и шарил по полу руками в поисках чего-то неведомого.
— Вы продавец? — спросила я. Он поднял голову, открыл рот, но так и остался в согнутом положении, невоспитанно промолчав. Я нахмурилась и повысила голос:
— У вас капканы есть?
— На кого? — спросил дядька, и я обрадовалась: ни глухим, ни немым он не был. Я подумала и ответила:
— На медведя.
— Вам лучше с рогатиной, — заверил он и выпрямился. Потом еще раз посмотрел на меня, задрав голову, и прошептал:
— Быть такого не может…
— Чего не может? — влезла в наш разговор Мышильда. — Вас про капканы спрашивают.
— На медведя нет, — покачал головой дядька и почему-то загрустил.
— А на кого есть?
— На волка. — Он вздохнул, точно волки доводились ему близкой родней. Я задумалась, потом обратилась к Мышильде:
— У волка лапа большая?
Мышильда тоже задумалась.
— Как у собаки, — ответила она через некоторое время.
— Ну, братец-то не больно крупный, сойдет и волчий, — утешила я себя и заявила продавцу:
— Заверните.
Тот шагнул влево, потом вправо, потом с тоской поглядел по сторонам и скрылся за дверью. Отсутствовал он несколько минут, но за это время трижды выглядывал.