Сестрички не промах
Шрифт:
— Что ты орешь? — укоризненно сказала я, спрыгивая к предпоследнему. Сестрица, заметив родственника, встала как вкопанная, а потом закручинилась.
— Чтоб ты пропал, — сказала она со вздохом. Михаил Степанович принял это на свой счет и начал жаловаться.
— Молчи, несчастный! — прикрикнула я, освобождая его конечность из капкана.
Тут на пустыре появились наши добровольцы: Клей в шортах и босиком, Серега в ботинках и плавках, а Коля полностью одетый и с резиновой дубинкой в руках, но по-прежнему чересчур задумчивый.
— Это кто? — спросил Клей с любопытством, глядя на нас и, как видно, впопыхах не узнав Михаила Степановича.
— Мой
— Как муж? — растерялся Сашка. — А вчера другой был?
— Он и сейчас есть, то есть тот один, а этот другой, — очень доходчиво пояснила я. Саша свел глаза на переносице и обмяк, а Коля философски добавил:
— Конечно, их двое, — и посмотрел на меня с уважением.
— И вовсе нет, — обиделась я. — То есть их, конечно, двое, но совершенно не в том смысле. Сначала был один, потом другой, но уже оба недействительные, потому что нет от них никакого толку…
Мои пояснения были прерваны воем сирен. Разноголосым. Мой тонкий слух смог выделить три варианта.
— Чего это? — насторожился Серега и посмотрел на свои плавки.
— Менты пожаловали, — всполошилась сестрица и принялась прятать капкан. То есть она немного покрутилась на месте, держа его в руках, а потом забросила в кусты. — Не вздумай болтать, что в капкан попал, — накинулась она на Михаила Степановича.
— А что же я должен говорить?
— А что хочешь. Шел, поскользнулся, упал, очнулся и так далее.
— Я лгать не буду, — взвился предпоследний.
— А я буду, — зашипела я. — Скажу, что знать тебя не знаю, живет бомж в шалаше на пустыре по соседству, а на какие средства, неведомо.
— Елизавета… — жалобно прошептал он.
— То-то, — нахмурилась я. — Молчи лучше, — и понесла Михаила Степановича к дому. Парни, не искавшие встречи с милицией, исчезли в дыре, ведущей в наш сад, с намерением через другую дыру вернуться в свой, а мы сквозь заросли терновника выбрались на улицу и замерли. Возле каждого дома выстроились испуганные граждане и таращили спросонья глаза, около нашего дома стоял заспанный Евгений в нижнем белье и с двумя пустыми ведрами в руках, а также три машины: милицейский «газик», «скорая помощь» и пожарная.
— Чего это? — испугался Михаил Степанович и начал хромать не на ту ногу. Востренькая бабка, бывшая хозяйка троюродного, сновала между машин и вдруг замерла, охнув:
— Вот она, — и ткнула в меня пальцем.
Милиционер ходко развернулся, тоже замер, да так ничего и не сказал.
— Что у вас тут? — прокричал парень в форме пожарного.
— Человек в яму попал, — затараторила Мышильда. — Ногу подвернул, стал звать на помощь.
— Звонил кто? — нахмурился парень и зычно повторил вопрос на всю улицу. Народ стал исчезать в своих домах. Первой исчезла востроносая бабка, из чего мы заключили, что она и звонила. Пожарный чертыхнулся, влез в кабину. Развернувшись, машина с ревом исчезла за поворотом.
— Несчастный случай, — пролепетал милиционер, сел в «газик», потом выглянул в окно и, махнув рукой шоферу, отбыл. «Скорая помощь» осталась, и мы поспешили сдать Михаила Степановича, чтобы, значит, не зря люди мчались сюда по тревоге. Михаил Степанович вполне мог обойтись без врачебной помощи, потому что в капкан угодил ботинком, и в основном именно ботинок и пострадал. Но я была очень рассержена на ночное безобразие и с легким сердцем отправила предпоследнего в травмпункт, после чего мы успокоили Евгения Борисовича, который
— А братец-то хитер, — присвистнула Мышильда, внимательно разглядывая землю под ногами. Потом встала на четвереньки и вроде бы все обнюхала. — Лизка, — заявила она минут через десять, — сдается мне, он не верхом, он низом ходит.
— Как это? — не поняла я.
— Подземным ходом, — сказала Мышильда, выпрямляясь. — Зайдет, пороет и уйдет. И капкан он уже заприметил, осторожничать будет. Вот если б мы его ход нашли и там капкан поставили.
— Так мы ж его искали, — грустно заметила я. — Все облазили, и никаких тебе тайных дверей и подземных ходов.
— А должны быть? — с интересом спросил Сашка, появляясь из-за моей спины. Мы с сестрицей переглянулись.
— Ну, должны, — ответила я без всякой охоты.
— Настоящие? — удивился он.
— Какие ж еще? — фыркнула Мышильда. Мы уселись втроем на зеленой травке и задумались, то есть это мы с сестрицей задумались, а Клей стал приставать с вопросами:
— Откуда ж здесь ходам взяться?
— От верблюда, — проворчала я, покосилась на Сашку и со вздохом пояснила:
— Да здесь полно нарыто, храм стоял, с собором, что на холме, ходами соединенный и с крепостью. Считается, что ходы еще в прошлом веке засыпали, а так это или нет, никому не ведомо.
Сашка, приоткрыв рот, тоже задумался. Мышильда, понаблюдав за ним немного, вдруг спросила:
— Как Кольке фамилия?
— Матвеев, — ответил Сашка.
— А почему его Веник зовут?
— Не знаю, — покачал он головой, думая о чем-то своем. — Какая разница, Веник и Веник…
— А твоя фамилия как? — не отстала я от сестрицы.
— Мотылев, — вздохнул он и тоже спросил:
— Думаете, он через ход шастает?
— Думаем.
— Так надо его поискать, — обрадовался Сашка.
— Кого? — разозлилась Мышильда. — Ход или брата?
— Ход… — заскучал Клей.
— Умник нашелся… а то не искали. — Она громко, со стоном вздохнула и стала смотреть на восток, где занимался новый день.
— Найдем, — кивнул Сашка. Мы замолчали, наблюдая, как огненный шар встает над рекой.
— Красота, — прошептала я.
— Природа, — вздохнула Мышильда.
— Ага, — отозвался Клей.
Уснуть в то утро так и не получилось. Встретив рассвет, мы разошлись по домам и только было собрались ко сну, как на крыльце раздались глухие стенания. Вернулся Михаил Степанович. Так как увечий у него не обнаружили, а денег на такси он не имел, то из травмпункта ему пришлось добираться пешком. Он очень рассчитывал на мое сочувствие, я же учинила ему допрос и вскоре смогла убедиться в верности своих догадок относительно обстоятельств, при которых бывший благоверный угодил в капкан. Из рассказа Михаила Степановича следовало, что он проснулся от какого-то подозрительного шума, решил взглянуть на фундамент и вроде бы заметил у восточной стены некую личность, которая будто бы чудесным образом растаяла в воздухе.