Сестрички не промах
Шрифт:
Мышильда хоть и худосочная, но тяжелая, и демонстрация собственной силы меня уже изрядно утомила, потому я решила закончить нашу беседу:
— Привет, ребята. Приходите чай пить.
Я поставила Мышь на землю, и мы вернулись к нашим ведрам. Из-за забора раздался дружный вопль: «Мамочка!» — и характерный стук. С таким стуком затылок ничем не заполненной головы соприкасается с твердой поверхностью.
— Они умерли? — испугалась Мышильда.
— Да брось ты. Полежат немного и очухаются.
— Все-таки это нелегко, — поглядывая на мой
— Дикари несчастные, — посетовала я, и Мышильда умолкла.
Мы оделись и, на минуту заскочив к Иннокентию, который, как оказалось, все еще почивал, пошли к фундаменту. С собой прихватили Евгения сторожить возле шалаша и при малейшем подозрительном шуме сигнализировать нам свистом. Михаил был оставлен в доме для хозяйственных нужд и ухода за пострадавшим Иннокентием. Мы же с Мышильдой тщательно осмотрели следы вчерашнего вторжения. Троюродный рыл в месте, обозначенном у нас как «людская». Мышь недоумевала:
— Неужели он думает, что прадед вовсе спятил, чтоб в людской-то зарывать?
— Выходит. Подпол был под всем домом? — думая о своем, спросила я. — То есть из любой комнаты в подпол был лаз?
— Не знаю, — запечалилась Мышь. — Мне это кажется глупым. К примеру, зачем лаз в гостиной?
— Да уж, — кивнула я и стала рассматривать план, но о лазах из плана ничего узнать не удалось. Видя такое мое томление, сестрица, встав рядом, попробовала рассуждать здраво:
— Возможно, подпол был под всем домом: народ жил не бедный, добра имел много. Но портить полы в каждой комнате никто бы не стал. Следовательно, люк располагался там, где это было удобнее. Прежде всего кухня. Так?
— Так, — кивнула я, знать не зная, какого мнения об удобствах придерживались наши предки.
— Далее. Люк в подпол мог быть и в людской, — задумчиво сказала сестрица и почесала нос.
— И что? — насторожилась я. — Прадед все перепутал, и план у нас не правильный, а у Эдуарда верный?
— Не думаю, — ответила она, основательно углубившись в размышления. — Знаешь, Лизка, — сказала Мышильда через несколько минут со вздохом, — у меня такое чувство, точно я что-то должна понять. Что-то очень простое, лежащее на поверхности…
— Ты имеешь в виду наш клад? — уточнила я.
— Ага. — Сестрица огляделась, как будто что-то искала.
— Не знаю, — опечалилась я. — У меня вроде бы такого чувства нет. Ладно, давай здесь все как следует осмотрим: где-то ведь есть вход в подземелье.
Мы со всей тщательностью стали исследовать фундамент, а также железяки, которые нам удалось нащупать и заприметить. Но ничего похожего на замаскированную дверь обнаружить нам не удалось.
— Не могу понять, куда он делся? — разволновалась сестрица.
Где-то через пару часов дальнейшие поиски показались нам бессмысленными.
— Вернемся на нашу кухню и будем копать, — предложила я. Мышильда согласилась, и мы взялись за работу. Но в этот день все выходило совсем не так, как мне того хотелось.
Очень
— Елизавета, это невыносимо. Что он себе позволяет, черт возьми?
— Кто? — ласково поинтересовалась я. Я знала, что мой ласковый голос настораживает предпоследнего. Михаил Степанович действительно насторожился и сказал тише, но с необыкновенным достоинством:
— Я ему что, сиделка?
— Конечно, — еще ласковее ответила я. — Сегодня вы сиделка, потому что ночью у вас был насморк и вы не могли работать сторожем. — Я вылезла из ямы, сунула в руки Михаила Степановича лопату и сказала:
— Трудитесь, процесс должен быть непрерывным. А я разберусь с больным. Марья Семеновна, — обратилась я к сестрице, — будьте добры проследить за Михаилом Степановичем, чтобы они не халтурили. Мне не хотелось бы вновь поднимать вопрос о его пропитании.
Я вошла в дом и сразу же услышала поскуливание, доносившееся со стороны мамашиной спальни. Иннокентий возлежал на кровати, всем своим видом демонстрируя страдание.
— Что? — не без суровости спросила я.
— Лиза, это невыносимо, — начал он, но я перебила:
— Очень болит? Давай вызовем «Скорую» и отправим тебя в больницу.
В больницу Иннокентий не захотел. Он хотел, чтобы я села рядом, взяла его за руку и поговорила с ним. Я села, взяла и поговорила не менее получаса. После чего недвусмысленно намекнула, что у меня полно других занятий, например, поиски семейных сокровищ.
— Мне надо идти, — с грустью сообщила я, поцеловала последнего в лоб и, решительно поднявшись, добавила:
— Думаю, через два-три дня ты встанешь на ноги.
— Мне кажется, я уже никогда не смогу ходить, — жалобно проскулил Иннокентий, но я его подбодрила:
— Будешь бегать как миленький.
Я заторопилась на пустырь. Евгений мирно похрапывал возле шалаша, начисто забыв о художественном свисте, а Михаил Степанович под чутким руководством Мышильды пыхтел, потел и маялся.
— Остаетесь чернорабочим или в сиделки пойдете? — деловито спросила я. Михаил Степанович, с трудом выбравшись из ямы, ходко потрусил к дому, выражением лица продемонстрировав крайнюю степень своего возмущения.
— Никакой пользы от мужиков, — горестно вздохнула сестрица, и мы с удвоенным рвением приступили к поискам.
Где-то через час над нами замаячила голова Евгения.
— Ну как? — сонно спросил он.
— Никак, — пожала я плечами.
— Я это… насчет обеда пойду.
— Там Михаил.
— Так ведь он при Иннокентии.
— В самом деле, пусть идет, — вмешалась Мышь. — Гений-то наш, кроме жареной картошки, ничего не сделает, а мне после такой работенки калории нужны.
Евгений был отпущен, и мы, таким образом, остались без впередсмотрящего. Оттого-то появление соседей заметили не сразу. Первым возник тот, кого звали Коля, присев на корточки рядом с фундаментом, он спросил: