Сестры Строгалевы (сборник)
Шрифт:
Прошлись с ней, и я напрямик выложил: давай поженимся.
А она идёт, молчит. И я стих, насупился.
Говорю: «Что же? Как ты решаешь? Или я тебе противен?» — «Нет, что вы, Иван Федорыч! — ответила она. — Я бы и согласна, да я не одна…» — «Как не одна? Замужем?» — «Нет… и не расписана я, а так… обманул…»
Тьфу ты чёрт! Беду нашла.
«Где же ребёночек?» — «Дома, у матери». — «Кто же?» — «Девочка».
Побродили мы по Кедринску и договорились. На другой день взяла она отпуск, снабдил я её деньгами, чтоб матери подарков привезла, и уехала она за дочкой.
Через две недели вернулась, и поженились мы. Вначале она работала. А как
Просидел тот раз Борис Дмитриевич у своего прораба до часу ночи. Узнал ещё, что Федорыч родился и жил в деревне Осташкине до двадцать четвёртого года. Отца его забрали на войну с немцами в четырнадцатом году, и не было от него ни слуху ни духу девять лет. И вот уже после революции явился: верхом на жеребце, с наганом, с шашкой, весь в кожаное одет и в руках плётка. В семье у них девок не было, а было три сына: Николай, Петька и Иван. И такое дело — революция уже произошла, царя скинули, а в Осташкине сидят себе за болотами в лесу и сидят. Деревня разделена на две части. Десятка три изб стояли у самого леса, по низине, а дальше к озеру Любовному, на бугорке, где посуше, стояли восемь дворов: Завалиновых, Храпковых, Вахрушевых… Всё это народ богатый был. Скупали они по весне скотину по дворам, кормили её до осени сообща и потом угоняли далеко, в Тихвин, или мясо увозили по зимней дороге продавать.
Земля кругом; плохая, сырости много. Жили осташкинцы бедно, и почти все ходили батрачить к Завалиновым и Вахрушевым.
И вот приехал старший Кибиткин. Вечер просидел в избе, расспрашивал о мужиках да сыновей осматривал. Когда ложился спать, сказал жене: «Что-то у тебя, мать, не сыны, а пни болотные».
На другой день развязал свою сумку, достал наган и подал Петьке… «На, держи», — сказал. Достал второй — подал Николаю.
Ванька — Федорыч — стоял ждал, что ему будет? Но отец ничего ему не дал, сказал: «Ты же, Ванька, сам себе добудешь».
Через день объявились братья Чирины, потом Коськовы — отец да сын.
И тут же объявили мужикам, чтоб на бугор, как называли место, где стояло восемь изб богатеев, никто не ходил работать. А сами по-хорошему к ним: лошадей пусть, мол, раздадут по избам — тем, кто больше всего батрачил, и вдовам. Мельница на запруде пусть, дескать, перейдёт обществу.
Переговоры вели Коськовы и старый Кибиткин. Куда там! Не согласились бугровские. На следующий день собрались мужики и туда. А там уж тю-тю! Бухгалтерия простая: в избах остались старухи да бабы, а мужики угнали скотину в лес. Сразу же в избе Завалинова устроили сельсовет, повесили красный флаг — советская власть началась. Старый Кибиткин послал гонца в Тихвин, чтобы доложил там, газет и прочих новостей привёз. Только ждут, ждут — нету посланного Васьки Чирина. И вот однажды прибегает в деревню сестра матери Федорыча и — сама не своя — прямо к избе Чириных. Сообщила страшную новость: Васька Чирин у дороги висит на сосне. Старый Кибиткин тотчас предупредил мужиков, чтоб настороже были. А ночью — налёт на деревню. Храпковых старший сын у налётчиков за главного был. Мужики
А потом ещё была стычка, последняя, и убили старого Кибиткина. Убили на болоте, и труп не смогли отыскать, чтобы похоронить. Тогда же и среднего Кибиткина, Петьку, повесили на Могильном хуторе в часовне.
После всех этих событий Федорыча призвали в армию. С той поры он дома побывал два раза, покуда совсем не вернулся. Вначале служил под Костромой. Учили грамоте и стрелять. Затем послали в Сибирь, а как отслужил время, поехал домой.
Приехал, оглядываться начал — финская война подоспела. Во время той войны его и ранило первый раз. Нужно было ручей переходить у самого хутора. Он первым вылез из кустов и ступил на лёд. Разом ударило в каску, в глаза полоснуло огнём, он и свалился…
Когда Борис Дмитриевич уходил от Федорыча, тот говорил:
— Ну вот и посидели… Ты если что, время будет — заходи.
И жена сказала:
— Заходите, Борис Дмитрич.
4
Конец осени выдался дождливый. Федорыч чаще чем когда-либо морщился, потирая ладонью спину. Подолгу сидел в прорабской у печки-времянки. В разговорах с мастером часто вспоминал своё далёкое, полузабытое детство и юность. Некоторые события из этого прошлого прежде никогда не приходили ему на память. А тут неожиданно вспомнилось. Федорыч удивлялся:
— Ты скажи-ка! — хлопал он ладошкой по столу и как-то растерянно улыбался. — И придёт же в голову… Ах ты! Слушай, Борис Дмитрич…
И он рассказывал о том, как давным-давно, когда был мальчишкой, на Успенье, он и мать отправились на Могильный хутор. Оказывается, для него вся прелесть этого путешествия состояла в том, что первый раз мать одела его в новые портки, рубашку и, самое главное, обула маленького Федорыча в настоящие сапоги, сшитые из старых отцовых. Этими сапогами он собирался хвастать. Чтобы сократить путь, они свернули с дорожки и пошли овсяным полем. И вот в поле внезапно наткнулись на что-то чёрное, лохматое. Это был медведь, он сидел к ним задом и горстями пихал себе в пасть сочное, молодое зерно. И мать и Федорыч кинулись обратно — бежали долго, покуда не очутились у первых изб Осташкина. Здесь Федорыч уселся на землю и заревел: в одном сапоге отлетела подмётка — где-то зацепился.
— И про медведя забыл, — закончил Федорыч. — Мать в избу утащила за руку, а я всё ревел. Собирался показать деду, бабке и многим, какие у меня сапоги, и не удалось. Материал-то гнилой был…
В ноябре дожди прекратились. С неделю постояла солнечная тихая погода. Потом ударили морозы, а к концу месяца выпал снег и земля стала белой.
— Хороша зима, хороша, — пел Федорыч, оглядывая своё хозяйство, — и кости не болят. Вот только строить хуже. Эк ты как стало: строим, строим — и всё мало… Погоди, весна придёт, а там лето. Опять горячка начнётся. Весь четвёртый квартал будем поднимать…
Хоть зимой работа проходит не так живо и бодро, как летом, но всё равно незаметно летели дни, недели, месяцы. И вот весна нагрянула. Однажды Картавин пришёл утром на объект и Федорыча не нашёл. За полчаса успел расставить все бригады, распорядился и пошёл в прорабскую. Федорыч не появился. Инженер хотел позвонить в контору, но не позвонил. После обеда прораб тоже не пришёл, и вечером Картавин отправился к нему на дом.
Открыла Надежда.
— Ой, это вы! — сказала она.
— Что с Федорычем?