Сестры. Мечты сбываются
Шрифт:
Уже начало смеркаться, свет горел только в сторожке Бондарчука, кухня пустовала, обитатели исчезли, точно под землю провалились. Покрутившись немного возле сторожки охранника, Дина решила проведать собаку Шурку, но пес при виде ее жалобно заскулил и стал куда-то приглашать, точно звал с собой. Вместе с Шуркой они выбрались за ворота через подкоп и какое-то время лезли в горку, пока не наткнулись на овраг. На дне его горел костер, а повариха Люба, грустно подперев щеку, смотрела на закопченный котелок с варевом. Рядом с ней сидел Миша и зашивал порванные штаны.
– Дина пришла! – обрадовалась Люба. – Шурка тебя вывела?
–
– Дворцовый переворот, – сообщила Люба. – Бондарчук взял Пашу в заложники. Ой, что творится, гос-споди, передел начался, а мы тут в лесу укрываемся, чтоб под горячую руку не попасть. Думаешь, Миш, кончит он хозяина или как?
– Ну... – Миша надолго замолчал, а Люба мелко перекрестилась.
– Хоть бы Галина объявилась что ли... А то командовать-то горазда, а в нужный момент и нету ее. Мужу помочь.
– Я знаю, где она прячется. В часовне, – заявила Дина.
– Знаешь, так зови на подмогу.
Люба снова перекрестилась и зашептала:
– Если он хозяина не жалеет, которому столько лет служит, то об нас и речи нет. Не помилосердствует. Свидетели-то ему зачем? Разбойник он настоящий.
Дина присела на корточки и посмотрела сначала на Любу, потом на котелок. Есть хотелось страшно, но мешали тревожные мысли. В лесу становилось все темней и прохладней. Ей вспомнились недавние скитанья по деревням, разрушенный дом Колюни, проваленная кровать Семена, спичечная коробка Марины на кладбище... Стало жалко роскошного замка с розовой ванной, новеньких лаковых туфель. Дина тяжело вздохнула:
– А ночевать где будем? Тут что ли?
– Дитя совсем несмышленое, – покачала головой Люба. – Смерть рядом ходит, а ты «спать». Душегуб поблизости. Никого он не пожалеет, злодей этот... – Повариха подняла голову, закатила глаза и начала тихонько подвывать: «Господи Боже, спаси и сохрани нас несчастных и сирых, не дай злодею надругаться над малым дитятком и безвинными людьми...»
Дине стало не по себе от вида закачавшейся женщины. «С ума сошла...» – подумалось ей. Она встала, топнула ногой и уже сердито спросила:
– Спать где будем? На земле что ли?
Люба не обратила на ее слова никакого внимания, а все упорней качалась и подвывала. Миша опасливо покосился на нее и покрутил пальцем у виска.
– В землянка, – успокоил он Дину. – Близко тут есть для охота.
– А он и землянку ту найдет! – запричитала Люба. – Он все знает лучше хозяина. Нет такого места, чтоб он его не знал!
– Ты, Люба, тихо молчи, – укорил женщину таджик. – А то услышит еще. Пошли. Ночлег идти надо.
Он почти неслышно закидал костер, прихватил горячий котелок, взял Дину за руку, и они молча вошли в темную чащобу. Люба плелась следом и, не обращая вниманья на шиканья таджика, тихо причитала. Дина морщилась: Мишина рука казалась грубой, как наждак, но она все равно держалась за нее крепко, боясь оступиться в полной темноте. Шурка брела впереди, едва заметным светлым пятном то появляясь, то исчезая из виду. Дине было страшно. То ухала птица, то хрустел под ногой сучок, и каждый звук отдавался, как в колокол в голове. Рука ее вздрагивала, а Миша в ответ сжимал ее все больней и крепче.
Дине стало себя жалко. Такую маленькую, такую красивую девочку тащат ночью по лесу, чтобы поселить в землянке. Новые туфли испортятся, платье запачкается, и вид опять станет такой, чтоб жалостно играть на цыганской скрипке.
Наконец Миша остановился, чиркнул зажигалкой, оглядел место и принялся снова разводить костер. Поев из горячего котелка картошки с тушенкой, они улеглись в тесной землянке, постелив старую полусгоревшую телогрейку, завалявшуюся в углу.
Такой ужасной ночи у Дины еще не было. Ночью разразилась гроза. Вначале стреляло почище гранатомета Бондарчука. Лес трещал, сучья отламывались и падали, все ходило ходуном, на небе вспыхивали молнии, а Шурка страшно выла. Миша привязал ее к дереву, чтобы со страху не сбежала, но Шурка рвалась с привязи, скакала и лаяла как безумная. Временами становилось совершенно светло, грохот стоял нечеловеческий, и поспать им не удалось. Потом начался ливень, и пол принялся медленно намокать. Потом образовалась лужа. Они вылезли на поверхность, Люба снова принялась выть, спрятавшись под густой елкой. Хотя Миша пытался вытащить ее оттуда на открытое место, Люба сопротивлялась и снова забивалась поглубже. Вымокнув, Дина к ней присоединилась и сидела под мышкой у поварихи, клацая зубами от холода. Снова раздался страшный раскат грома, Шурка вдруг высоко подпрыгнула и упала набок. Миша бросился к собаке. Оказывается, Шурку не убило, она просто не выдержала и упала в обморок от страха.
Через час, когда ливень схлынул, пол в землянке был залит водой, а утро еще только занималось, Миша решил переместиться в глубь леса, дальше, в заброшенную избушку егеря, дорогу к которой он помнил. Шурка брела рядом, полностью безучастная, да и Люба смолкла. Миша больше не держал Дину за руку, а лишь иногда помогал перебраться через поваленный ствол или сочувственно поглаживал по голове. В полном изнеможении они добрались до избушки на пригорке, оказавшейся сухой и сравнительно теплой, и свалились от усталости и страхов бессонной ночи. Люба с Диной устроились на печи, укрывшись куртками и пальто неопределенных цветов. Такими они были лежалыми и грязными, что даже пахли, как тряпка для мытья полов.
Под утро, когда уже рассветало и на небе появилась светлая серая полоска, в окно громко постучали. Дина испуганно села. В окне показалось старушечье лицо с огромным носом и узким злым ртом.
– Миша, – позвала Дина. – Тут бабка какая-то! Ей лет двести.
Миша покорно встал с пола, где у него был постелен ватник, и открыл окно:
– Ты кто? Чего надо?
– Пава я. Павлина. Денег дай!
– Нету денег. Сами беда, нету ничего.
Миша потянул к себе створку окна, но старуха с неожиданной силой ее удержала.
– Ты зачем сказала? – голова ее, страшная и лохматая, высунулась из-за таджика. Она гневно уставилась прямо-на Дину: – Зачем сказала, что мне двести лет! У-у, гадина!
Старуха размахнулась и погрозила палкой. Тут проснулась Люба, вскочила, завыла и принялась крестить окно. Злая старуха исчезла, но раздался страшный удар по стене избушки. Залаяла Шурка и тут же стихла.
– Убили, Шурку убили! – запричитала Люба, но тут ударило по противоположной стене. Шурка снова тявкнула. Дина забилась в глубь печки и закрылась с головой рваным одеялом.