Сестры. Мечты сбываются
Шрифт:
«Плачет девочка в автомате...» – издевательски пропел у нее над головой голос, и рядом на пол уселось симпатичное кудрявое созданье в огромных ботинках и рваных джинсах. Сквозь дыры просвечивали бледные костлявые коленки, глаза блестели от еле сдерживаемого смеха. «Смешливая попалась», – подумала Света. Счастливица, с таких все, как с гуся вода, с ними хорошо, они и сами не грузятся, и других не грузят.
– Перец кинул? – поинтересовалась особа. Света мотнула отрицательно:
– Деньги украли.
– Покурить хочешь?
– Хочу, – Света слизнула слезу.
Девчонка ей сразу понравилась. Они одновременно встали и вышли из здания вокзала. Свету пошатывало.
Курить не получалось, в горле першило, голова кружилась, сигарета
– А фамилия наша Дерун. Прикинь, жить с такой фамилией! Но из-за капусты я б реветь не стала. Могу поделиться бутербродом. Держи половину, а капусты – у самой нету. Бутерброд мне старуха дала за то, что я ее корзины сторожила. Я уже вижу: которые на месте крутятся, значит, в сортир надо, а вещи оставить боятся. Ну я и подхожу: мол, я покараулю, вы идите. Правда, не все соглашаются... А меня отец из дома выгнал. На заработки. У нас рыбацкий поселок на Белом море совсем загибается, работы нет, впроголодь живем и без электричества. А детей в семье трое, я старшая. С меня, значит, и начали, чтоб перешла на самообслуживание. Денег хватило только на дорогу, а что дальше, не знаю. Ты вот где, например, работаешь?
Света от неожиданности шмыгнула:
– Я вообще-то учусь. Но меня в конную группу берут. Они лошадей выезжают и в соревнованиях участвуют.
– А мне с тобой нельзя? – спросила Катька.
Света пожала плечами:
– Нужно их спросить. А чтобы спросить, надо до места добраться. А чтобы добраться, надо деньги достать.
– А по шпалам?
– Как это? – удивилась Света.
– Зайцем невозможно. Две-три станции – и отлавливают. Следующую надо ждать, а там все снова-здорово.
Света посмотрела на шпалы и махнула рукой. Выхода не было. Можно было попробовать и так. Только вот, когда они дойдут?
Одну станцию они одолели, но на дальнейшее их не хватило. Шли восемь часов, дорога оказалась слишком длинной, ветер задувал прямо в лицо. Вокруг, отдельными фрагментами, уже пылали осенние краски, словно осень, наступавшая постепенно, выбирала из темно-зеленого войска самых слабых и раскрашивала их в свои цвета. Попадалось то желтое дерево, то алый куст, а лес вдоль железной дороги стоял еще зеленый, хотя потемнел, посуровел и точно приготовился к обороне. Света в тонкой, насквозь продуваемой куртке ежилась от свежести, лицо порозовело от ветра. Катерина стерла ноги и шла босиком, привязав огромные ботинки к палке через плечо, и уверяла, что шузы – ее единственное наследство. Она в них, как кот в сапогах.
Светины раздолбанные кроссовки ей не мешали, зато мучила боль в затылке и легкая тошнота. К вечеру стало еще прохладней. Слабое осеннее солнце то пробивалась сквозь серую вату облаков, то исчезало. На минуту становилось тепло и радостно, потом снова меркло. Иногда они отходили в сторону, садились на землю, болтали минут пятнадцать, потом снова продолжали путь. Мимо с грохотом проносились поезда и электрички, и всякий раз, глядя вслед уносящемуся поезду, Света вздыхала, как чеховские сестры: «В Москву, в Москву!» Это уже стало ее навязчивой идеей. И в то же время спасительной. Без этой цели, как бы она еще шла? Просто не хватило бы сил. Катькин бутерброд они преломили по-братски еще утром, а по пути насобирали полусгнивших яблок, но есть хотелось не на шутку.
Наконец совершенно обессилев, они сели на насыпь, вдыхая запах шпал.
Потом, еще долгое время спустя, Света не могла равнодушно вдыхать запах шпал, он напоминал ей всегда об одном и том же: о дороге, которой не видно конца. Ее не осилить. Как мал человек, как хрупок, как легко выбить его из привычной жизни, но сколько он сделал на земле! Например, эти поезда, дома на колесах, где люди куда-то едут, стремятся, а в то же время, едят, пьют, разговаривают, скандалят, обижают друг друга и влюбляются. Если бы не было этих испытаний, которые им устроил Алик, она бы, наверное, не почувствовала очень многое
– Ого! – заметила Катька, вглядевшись в ее лицо. – У тебя черно под глазами. Тебя били, что ли?
– Затылком ударилась.
– Отстой. Надо передохнуть, полежать.
– На насыпи что ли?
Катька огляделась. Впереди виднелась крошечная деревенька, домов из пяти, не больше. Когда они подошли, с трудом волоча ноги, Катерина бойко постучала в крайние ворота. Вышла полная, круглолицая, опрятно одетая женщина с бидоном, посмотрела внимательно. Катя с ходу выложила, что подруге ее плохо, что денег у них нет, а путь неблизкий, в Брусяны они идут. Та внимательно оглядела черные Катеринины ноги.
– Пешком что ль? – женщина удивилась. – Нужда какая?
– Ага. На работу устраиваться. Подъемных не дали. Вот...
– Максим, – кликнула та кому-то в глубь дома. – Тут девчонки пришли. Хорошие. Накорми их, отдохнуть дай. А завтра отвезешь в Брусяны. – Шофер он у меня...
Женщина, дав указания, прошла с бидоном мимо них. Они топтались у ворот. Внутри было тихо. Устав дожидаться неведомого Максима, не обнаружившего себя ни единым звуком, они миновали двор, где бродили кудахтающие курицы, и осторожно вошли в избу. Там на диване лежал здоровый парень в футболке и курил, стряхивая пепел в банку из-под «Нескафе». Увидев их, он поднялся, выставил на стол кастрюлю, миски, ложки, указал на свой диван и, не произнеся ни слова, исчез, точно растворился. Они переглянулись. Может, глухонемой? Вряд ли. Слышал же, что ему наказывали. Света заметила, что в доме все так же опрятно, как в облике встретившей их женщины. Все вещи, пусть недорогие, стояли на своих, очень правильных местах и все было устроено удобно. Стол был круглым и покрыт свежей скатертью, в центре него стоял кувшин с ромашками и разливал вокруг свет.
Света приоткрыла кастрюлю, налила супу себе и Кате. Они пообедали, тщательно вымыли посуду и улеглись на широкий, прогретый здоровяком диван. Света вскоре заснула, а Катерина все еще ворочалась. Она слышала, как вернулась с бидоном хозяйка, села на лавку под окном, позвала Максима и, не зная, что ее слушают, а, может быть, не придав этому значения, спросила:
– Ну что, так и будешь молчать?
Ответа не последовало.
– Мне-то за что? – пожаловалась женщина. – Я ж как все хочу... Чтобы жена, дети, чтобы внуки были... А ты все молчишь. Поговорил бы с ними. Девочки баские, умные, видать, из города. Что, слова доброго для них жалко? Бирюк ты, Максим, и честное слово, грех это. Вот и батюшка Николай сказал, что это гордыня. Тот, кто не прощает, того бес одолевает. Так ведь и помрешь бобылем, ссохнешь, и вся наша порода за тобой в землю уйдет. Да что молчишь-то, горе луковое, ни слез, ни слов уже нет на тебя! Измучилась вся, а на что мне это мученье? Я-то против тебя не грешила, за что маюсь? Выноси, да роди, да воспитай, а потом на тебе, мать, за все труды награжденье! Чего молчишь-то? Ответь!
Катерине этот разговор показался странным. Люди вообще были ей любопытны, а хозяева показались особенными. Так просто и доверчиво, без обычных расспросов пустили в дом, накормили, как будто так и надо, точно любому гостю двери открыты и ничего не запрещено. Ешь, спи, живи, никому ты не в тягость, никто к тебе в душу не лезет, не выясняет, где твой паспорт, родители, откуда взялась. Все бы такие были. И сама хозяйка хороша и добра, и сын у нее ладный, кареглазый, но вот проблема – молчит. Подождав, когда мать с сыном разошлись, она выбралась из теплого диванного угла и подошла к женщине.