Сестры
Шрифт:
– Ах, вы вот о чем...
Держалась я все время на высоте. Так мы и расстались: он - с полным убеждением, что говорил с твердокаменнейшей комсомолкой, я - с гордостью, что так великолепно провела роль.
* * *
(Почерк Лельки.) - Роль? Это только была - роль? А вправду ты что же, согласна с этим профессором?
Нинка! Я давно хотела тебе сказать. Положительно, ты оказываешь на меня разлагающее влияние. Я старше тебя, я чувствую, что умею влиять на людей и организовывать их, но с тобою невольно поддаюсь твоим настроениям и мыслям. Это, в конце концов, даже обидно для моего самолюбия.
Когда общаюсь с тобой, мне хочется шарлатанства,
* * *
(Красный дневничок. Почерк Нинки.) - Вчера была грусть. Вместо того чтобы пойти на лекцию, ходила в темноте по трамвайным путям и плакала о том, что есть комсомол, партия, рациональная жизнь, материалистический подход к вещам, а я тянусь быть шарлатаном-факиром, который показывает фокусы в убогом дощатом театре.
Я нищая, которая позвякивает медяками в рваном кармане и говорит, что там золото. Ну, не комична ли жизнь? Я изломанный куст, стою и качаюсь от ветра, я су-ма-сшед-ше одинока, кому повем печаль мою?
– никому. Пусть лгут глаза, лгут губы, пусть ясная голова на теоретической основе строит свое счастье. А в горячее сердце бьется пепел сожженных переживаний прошлого года. "Пепел стучится в мое сердце". Де-Костер ("Тиль Уленшпигель"). Я не отношусь к своей жизни серьезно, я пробую, экспериментирую и рада хоть маленькому кусочку счастья.
Запишу уже и вот что. С Борисом кончилось - увы!
– как со всеми. Я думала, он сумеет удержаться на товарищеской высоте. Но, видно, не по силам это парням. Только что завяжешь товарищеские отношения,- лезут целоваться.
Была с ним в театре. Дразнила свою чувственность тем, что прижалась к его щеке своей щекой, он обнял меня, и так стояли мы в глубине темной ложи. Чудак он,- нерешительный, робкий, опыта, должно быть, мало имеет. Может быть, думает, что люблю его. Нет, Боря, уж очень мне жизнь больные уроки преподносила, отдавалась я непосредственно, вся, а взамен получала другое. Ну, а теперь и я испортилась: нет непосредственности, взвешиваю и наблюдаю за собой, а любви нет.
Кто любил, уж тот любить не может.
Кто сгорел, того не подожжешь
С Есенин
Глупый, а ты заговорил даже - о женитьбе. Это чепуха, я за тебя не "выйду" (мерзкое слово). Ну, а целоваться иногда можно, но при условии, чтобы ты на это серьезно не смотрел.
Конкретно: я так много страдала из-за любви, что чувствую необходимость, чтобы за меня тоже страдали, вот выпал жребий на Бориса.
* * *
(Общий дневник. Почерк Нинки.) - Месяц прошел, и ни одна из нас не раскрывала этого дневника. Должно быть, он начинает себя изживать, и мы понемножку друг от друга отходим.
Как сильно я изменилась за это время! Хорошо подошла к ребятам в ячейке, и это была не игра, - действительно, и внутри у меня была простота и глубокая серьезность. Нинка, ты ли это со своим шарлатанством и воинствующим индивидуализмом? Нет, не ты, сейчас растет другая,- комсомолка, а прежняя умирает. Я недурно вела комсомольскую работу и чувствую удовлетворенность.
Шла из ячейки и много думала. Да, тяжелые годы и шквал революции сделали из меня совсем приличного человека, я сроднилась с пролетариатом через комсомол и не мыслю себя как одиночку. Меня нет, есть мы\ когда думаю о своей судьбе, то сейчас же думаю и о судьбе развития СССР. Рост СССР - мой рост, тяжелые минуты СССР - мои тяжелые минуты. И если мне говорят о каких-нибудь недочетах в лавках, в быту, то я так чувствую, точно это моя вина, что не все у нас хорошо.
Но - я не хочу, чтобы вы видели складку горечи у моих губ, моя гордость запрещает ее показывать. Мои милые товарищи-пролетарии! Все-таки трудно интеллигенту обломать себя, перестроиться, тщательно очиститься от всякой скверны и идти в ногу с лучшими партийцами. Нет-нет, да и споткнусь, а то и упаду, а потом встаю и иду снова. Кто посмеет сказать, что я не двигаюсь? Продолжайте верить в меня как в сильную, трудоспособную ленинку, а вот цену всему этому вы не узнаете.
ОСОБО НЕРВНЫМ ЛЮДЯМ
ВХОД ЗАПРЕЩЕН!
* * *
(Почерк Лельки.) - Как все это уже становится далеко от меня! Как будто сон какой-то отлетает от мозга, в душе крепнут решения...
Мой тебе совет, Нинка: наметь себе конкретные задачи, вернее - цели, к которым ты будешь стремиться,- хотя бы в продолжение года. Не старайся быть "великим", будь такою, как все. Я уверена, что ленинский дух в тебе достаточно силен, вылечишься от "детской болезни левизны", и все пойдет "как надоть". Еще одно пожелание: никогда не ищи одиночества, будь всегда среди массы, в среде хороших пролетарских ребят. Порви, если знаешься, с нена-шей, беспартийной молодежью. Последнее - полюби хорошего рабочего-пролетария с одного из московских заводов,- и залог победы у тебя.
* * *
(Почерк Нинки.) - К-а-к-о-й т-о-н! Милая тетушка, тронута до дна души вашими поучениями.
Скромное примите поздравление,
Тетушка, с днем ангела от нас!
Обязательно постараюсь последовать вашим мудрым советам.
* * *
(Почерк Лельки.) - Не умно.
* * *
(Почерк Лельки.) - Ну,
РЕШИЛА ОКОНЧАТЕЛЬНО!
Ухожу на производство. С осени поступаю на резиновый завод "Красный витязь", где Бася. Почему я ухожу из вуза? Скажу прямо: бытие определяет сознание. А в постановке нынешнего студенческого "бытия" что-то есть очень ненормальное: даже бывшие рабочие ребята, коренные пролетарии, постепенно перерабатываются в типичнейших интеллигентов. Как-то должны перестроиться вузы, неотрывнее связаться с производством. О себе же я прямо чувствую: если не соприкоснусь с живой пролетарской стихией, если не очутюсь в кипящей гуще здоровой заводской общественности, то совершенно разложусь, погибну в интеллигентском самоковырянии и в порывах к беспринципному, анархическому индивидуализму, который гордо, как Нинка, буду именовать "свободой".
Это - основная причина. А был еще повод. Что ж, не буду скрываться. На съезде встретилась с Володькой Черноваловым, обрадовалась ему, не скрывая; после заседания затащила к себе. С болью чувствовала: еще горит в нем пламя ко мне, глаза еще смотрят с лаской и страданием,- но уже не так высоко полыхает пламя, и чувствуется, что освобождается он от меня. И вот, когда я это последнее почувствовала, я вдруг стала робкой, как девочка-подросток. Нужно было именно теперь, чтобы он стал дерзок, предприимчив. Но этого не случилось. Должно быть, слишком больно и горько он помнит о том "подаянии", которое я ему когда-то протянула, подставив лоб под прощальный поцелуй... Я опять отъехала куда-то совсем в сторону. Ну так вот: он мне много и с упоением рассказывал о своей работе на Украине,- видимо, весь горит в ней. А потом, мешая ложечкой чай, спросил с серьезной любознательностью,- но я под нею почувствовала легкое пренебрежение,- спросил: