Сестры
Шрифт:
– Ну, а ты что? Всё - учишься?
Скоро, Володя, скоро я встречусь с тобою твердой и выдержанной ленинкой, достойной стоять в рядах пролетариев,- тогда и говорить мы с тобою начнем иначе, и... и, может быть, опять полюбим друг друга, уж по-настоящему, как равноправные товарищи-партийцы.
* * *
(Красный дневничок. Почерк Нинки.) - Буду писать откровенно, как уж не могу писать в общем дневнике. Вот Лелька за несколько месяцев обкорнать себя успела; или она другая натура, или... И сейчас она много играет, в надежде, что вскоре игра воплотится в жизнь. Лелька обкорнала себя окончательно, я еще не совсем, но в значительной мере становлюсь куцой. Вот я уже не тоскую, "не
Хорошо бы - поплакать, и легче станет. У меня слез нет и не будет. Когда-то был сильный пожар и высушил лужицу до дна, теперь сухо. К черту!
* * *
(Общий дневник. Почерк Лельки.) - Как легко стало дышать, как весело стало кругом, как радостно смотрю в синие глаза идущего лета! Окончательно - даешь завод! В августе этого 1928 года я - работница галошного цеха завода "Красный витязь". Прощай, вуз, прощай, интеллигентщина, прощай, самоковыряние, нытье и игра в шарлатанство! Только тебе, Нинка, не говорю "прощай". Тебя я все-таки очень люблю. Некоммунистического во мне теперь осталось только - ты.
* * *
(Почерк Нинки.} - Вот уж как! "Некоммунистического"... Что ж, Лелька, исключай меня из партии, оставайся коммунисткой, как ты понимаешь это слово. А я пойду в дорогу одна, буду тосковать, буду биться головой об стену, но прошибу ее, найду "мой коммунизм". Да, Леля, и я приду к компартии, но приду позже тебя, постучусь в другую дверь, но, право же, буду богаче тебя, я не убью искусственно, как ты, живую мою "душу". Сначала мы шли вместе, я и ты, обе убивали в себе все многое, как ты знаешь это так же хорошо, как я. Во мне много еще шарлатанства, но оно отходит от меня, и я знаю,- я его изживу. Однако, во всяком случае, если я не смогу почему-нибудь идти по своему пути,знай, Лелька, я убью себя скорей, чем перейду на твой. Он мне чужд, неприятен.
* * *
(Почерк Нинки.) - Август месяц. В жизни Лельки большой перелом,- бросила вуз, поступила на завод.
Да. Вот. У нас с Лелькой появился "идеологический уклон". Они бывают оттого, что человек попал в несоответствующую обстановку, поэтому ему нужно создать другую, более "здоровую" среду. А потом - бытие определяет сознание. Ну, например, у человека появляются взгляды, не соответствующие партийцу, или просто даже настроения. Он, как Лелька, уходит на производство и там получает то, что ему нужно. Как с-м-е-ш-н-о! Неужели жизнь и среда - парикмахеры, которые сид^т в разных комнатах, и вот человек, который хочет свою "душу" подстричь известным образом, идет к определенному парикмахеру. "Бриться пожалуйте". Часто бритье бывает с болью, иногда люди наиболее "слабые" не выдерживают и уходят от жизни, ведь "несчастные случаи" так часто бывают.
В чем моя неугасающая боль? В том, что я не получила окраски своей среды, в том, что внешне я, может быть, и подхожу, но не дальше, и не могу я срастись с ними, н-е м-о-г-у. Хочу, сильно хочу, и не могу. И я хожу иногда к парикмахеру, только это меня оскорбляет, иногда просто хочется разразиться безудержным смехом: "Ах, если я по этому вопросу думаю не так, как нужно комсомолке, так ведите скорее к парикмахеру, и я начну думать по-другому".
Эх, найти бы мне великого шарлатана и скептика, разучиться так жгуче тосковать и - заплечный мешок, короткая юбка, курточка, в карманы которой так удобно засовывать руки, и идти по широким путям и нехоженым тропинкам, рассматривать жизнь и людей, а главное - научиться смеяться весело и задорно.
Но этого я никогда не сделаю, все-таки среда в меня кое-что вложила, и вот в этой среде я буду тосковать о свободной и дикой воле, а если уйду шарлатанить, то будет тяжело, что я не строитель жизни, потому что я страстно рвусь строить жизнь. Какой выход? Окончательно обкорнать себя, как Лелька, я не могу. Умереть? Жаль ведь, жизнь так интересна! Уйти в другую среду? Н-и-к-о-г-д-а! Все-таки эта среда - лучшая из лучших. Вот и тяжело мне.
* * *
(Почерк Лельки.) - Если бы я верила во всякие сверхъестественности, то я сказала бы, Нинка, что ты - дьявол. Ты два года с лишним стояла над моим сознанием и искушала его. Но теперь это кончилось. И мне только жалко тебя, что ты мотаешься по нехоженым тропинкам, что можешь смеяться над глубокою материалистичностью положения о "бытии, определяющем сознание". Да, ухожу в производство, чтобы выпрямить сознание и "душу",- чтобы не оставаться такою, как ты.
КОНЕЦ.
Больше мне писать в этом дневнике нечего.
* * *
(Почерк Нинки.) - Мне тоже нечего. Большая полоса жизни твоей и моей кончилась. Для обеих нас начинается новая. Больше трех лет мы были друзьями. Счастливого тебе пути!
* * *
(Почерк Лельки.) - Да, Нинка, и тебе - счастливого, а главное же хорошего пути!
Эх, а портретов-то наших на первой странице так и не наклеили! Содрать, что ли, с зачетных книжек? Теперь уж, пожалуй, не стоит.
Часть вторая *
(* Можно без труда узнать описываемый здесь завод - и по слегка лишь измененному названию его, и по местонахождению, и по специальности. С тем большею решительностью автор должен заявить, что роман его ни в какой мере не содержит в себе истории именно данного завода, и действующие лица списаны не с живых лиц этого завода. Взята только обстановка завода и общие условия работы на нем. Совершенно бесплодным делом займутся те, которые будут стараться докопаться, насколько верно с действительностью изложены у автора описываемые события, и кто именно "выведен" у него под тем или другим именем. (Примеч. В. Вересаева ))
Медицинский пункт. За стеклянной стенкой - грохот работающих цехов. Вошли два парня-рабочих: лакировщик Спирька и вальцовщик Юрка. Спирька - крепкий, широкоплечий, у него низкий лоб и очень широкая переносица, ресницы густые и пушистые.
– Доктор, посмотрите ноги у меня. Очень чтой-то нехорошие.
– Что у вас с ногами?
– Просто сказать, как говядина. Очень преют и болят.
– Разуйтесь.
Вонь пошла, как от самого острого сыра. Ступни Спирьки были влажные, сизо-розовые, с полосами черной грязи. Старик доктор взглянул парню в лицо и неожиданно спросил:
– Что это у тебя с бровями?
– Приблизил лицо, вгляделся.- Подбрил себе, что ли?
Брови Спирьки были тонко подбриты в стрелку. Он самодовольно ухмыльнулся:
– Культурно.
– Культурно? А ноги в такой грязи держать - тоже культурно? Какое тебе тут лечение! Мой ноги каждый день, держи их в чистоте, все и пройдет. Ну, как самому не стыдно? Куль-тур-но!..
Спирька сконфуженно обувался.
Вошла девушка-галошница в кожаном нагруднике. Она шаталась, как пьяная, прекрасные глаза были полны слез, грудь судорожно дергалась от всхлипывающих вздохов. Доктор улыбнулся.