Сестры
Шрифт:
Дом, обративший на себя внимание иудея, принадлежал ваятелю Аполлодору, а странно одетый путник был римлянин Публий Сципион.
Его внимание было тоже приковано к маленькой лавчонке у двери скульптора. Облокотившись на забор против лавки и качая головой, он долго смотрел на необычную сцену, происходившую перед его глазами.
Деревянная доска, на которую покупатели кладут деньги и где стоит обыкновенно несколько сосудов с маслом, выдавалась из окна как подоконник, и на этой своеобразной скамье, спиной к лавчонке, сидел юноша, по-видимому, знатный, в светло-голубом хитоне без рукавов. Возле него лежал белый с голубыми краями гиматий [100] из тонкой шерсти. Ноги сидевшего свешивались на улицу и белизной своей резко отделялись от черной кожи голого мальчишки, копошившегося у его ног с клеткой, полной голубей.
100
Гиматий (греч. himation) — верхняя одежда в форме плаща для мужчин и женщин из шерстяной или льняной ткани; часто окрашенный и украшенный. Мужской хитон застегивался под правой рукой.
Сидевший на убогом прилавке грек с золотым обручем на умащенных локонах, с сандалиями из тончайшей кожи на ногах привлекал к себе внимание не только изысканной пышностью своего наряда, но и приветливым и веселым выражением красивого лица. Он радостно и громко смеялся, привязывая к корзине лентами ярко-розового бомбикса двух красновато-серых маленьких горлиц. Через их головки он продел великолепный золотой женский браслет, укрепив его еще белым шнуром за крылья.
После этого он поднял корзинку вверх, осмотрел ее с довольным видом и только что передал ее чернокожему мальчишке, как заметил Публия, вышедшего из-за забора.
— Ради всех богов, Лисий, — воскликнул римлянин, даже не здороваясь со своим другом, — какие глупости затеваешь ты опять? Что, ты сделался торговцем маслом или занимаешься дрессировкой голубей?
— Я сделался и тем, и другим, — улыбнулся коринфянин. — Как тебе нравится это гнездышко? Я нахожу его поистине удивительным, и как хорош этот золотой обруч на их шейках! Держи свои лапы, ты, коричневый крокодил, — продолжал Лисий, обращаясь к своему маленькому помощнику, — снеси осторожно корзинку в дом и повторяй за мной: от страдающего от любви Лисия прекрасной Ирене! Смотри, Публий, как скалит свои белые зубы это чудовище! Ты сейчас убедишься, что его греческий язык гораздо менее безупречен, чем его зубы. Насторожи уши, маленький ихневмон [101] ! Повтори еще раз! Что ты там видишь, куда я указываю пальцем? Что там должен сказать господину или госпоже, которые возьмут от тебя голубей?
101
Ихневмон — африканский мангуст.
Безжалостно коверкая слова, широко открывая рот, мальчик повторил привет коринфянина Ирене. Лисий ловко бросил ему в рот серебряную драхму. Это лакомство понравилось мальчику. Вынув монету, он снова открыл рот, ожидая новой подачки от щедрого господина, но тот, слегка хлопнув его по голове и подбородку, так что зубы мальчишки клацнули, приказал:
— Теперь ты отнесешь туда гнездо и подождешь ответа.
— Так этот подарок предназначается Ирене? — спросил Публий. — Мы с тобой долго не виделись. Где ты вчера был целый день?
— Мне гораздо интереснее узнать, что ты делал в продолжение целой ночи? У тебя такой вид, точно ты прямо из Рима! Эвергет уже присылал сегодня утром один раз за тобой, а царица два раза. Она влюблена в тебя по уши!
— Глупости! Объясни-ка мне лучше, что ты тут делаешь.
— Сначала расскажи мне, где ты был.
— Мне необходимо было отправиться по важным делам, о которых я тебе расскажу чуть позже, а не теперь, при этом со мной случились совсем особенные, невероятные вещи. Перед восходом солнца там, внизу, в гостинице, я переночевал и, к моему удивлению, так крепко заснул, что только два часа назад проснулся.
— Довольно скудное повествование; но я знаю, что если ты не хочешь говорить, то сами боги не вырвут у тебя ни одного слова. Что касается меня, то я бы лопнул, если бы вздумал молчать. Мое сердце походит на мула, навьюченного сверх меры. Чтобы его облегчить, я непременно должен выговориться. Ах Публий, сегодня я испытываю муки бедняги Тантала. Сочные груши висели над его головой, дразня голодный желудок, и никогда не давались в руки! Смотри, там живет Ирена, груша, персик, гранатовое яблоко! В страстном желании его сорвать сохнет мое бедное сердце. Смейся! Сегодня Парис мог бы безнаказанно встретиться с Еленой: Эрос истратил на меня весь свой запас стрел. Ты их не видишь, но я их все чувствую, потому что еще ни одна стрела не вынута из раны. Милая малютка тоже немного ранена при стрельбе крылатого ребенка. Она мне в этом сама созналась. Отказать ей в чем-нибудь я не в силах, и я сделал огромную глупость, поклявшись страшной клятвой не видеть ее до тех пор, пока она не окажется вместе с ее старшей строгой сестрицей, которой я, сказать по правде, побаиваюсь. Вчера я, как голодный волк зимой, который подкрадывается к храму, где приносят в жертву ягненка, бродил вокруг этого дома, чтобы увидеть ее или. по крайней мере, услышать от нее хоть одно слово. Она ведь говорит точно соловей поет, но все было напрасно. Сегодня рано утром я опять отправился в город и пришел сюда, а так как мои старания ни к чему не привели, то я купил весь этот хлам, который хранился там в углу у старого торговца, и остался в этой лавчонке. И всякий, кто входит или выходит из дома Аполлодора, не укроется от моих глаз. Мне запрещено только посещать Ирену, а посылать ей поклоны она позволяет, и никто мне этого не возбраняет, даже Аполлодор, с которым я разговаривал час тому назад.
— Гнездо, которое ты послал в дом с черным послом любви, тоже поклон?
— Конечно, это уже третье. Сперва я послал красивый букет из гранатовых цветов и при этом несколько стихов, которые и сочинил в эту ночь, потом корзинку с ее любимыми персиками, а теперь голубей. Хочешь знать ее ответы? О милое, прелестное создание! За букет я получил эту красную ленточку, за фрукты этот откушенный персик. Теперь любопытно, что я получу за моих голубей? Черного повесу я купил на базаре и возьму его с собой в Коринф, на память о Мемфисе, если он принесет мне теперь что-нибудь хорошенькое. Вот открылась дверь, вот и он. Иди-ка сюда, мальчуган, что ты несешь?
Сложив руки за спиной, Публий молча слушал своего друга, и сегодня он казался еще больше, чем всегда, беспечным любимцем богов. «Таким, — думал римлянин, — все прощается, даже их дерзкие поступки, потому что они так непосредственны и непроизвольны в своих поступках, как деревья и цветы, которые не могут не цвести».
Заметив пакет в руках мальчика, Лисий поднял за кушак толстого мальчугана в воздух и поставил его на свой стол со словами:
— Я учу тебя летать, юный крокодил! Показывай, что принес!
Быстро взяв сверток из рук ошеломленного мальчика, он взвесил его в руке и обратился к Публию:
— Там что-то тяжелое. Что это, по-твоему, может быть?
— Я неопытен в подобных делах, — отвечал римлянин.
— А я, выходит, чрезвычайно опытен. Это, может быть… подожди… это, может быть, пряжка от ее пояса. Пощупай, там что-то твердое!
Публий ощупал внимательно сверток и сказал, улыбаясь:
— Я догадываюсь, что там, и если прав, то я очень рад. Я думаю, Ирена тебе прислала обратно браслет с вежливой запиской.
— Бессмыслица! Такая дорогая и красивая застежка! Все девушки любят украшения.
— Твои подруги в Коринфе, во всяком случае! Ну, посмотри, что в этом платке.
— Разверни, — попросил коринфянин.
Публий развязал сперва нитку, потом развернул белый кусок полотна, в котором что-то лежало, тщательно завернутое в папирус.
Когда друзья развернули папирус, там действительно оказался браслет и маленькая натертая воском дощечка.
Лисий был очень недоволен этой находкой и с досадой и смущением смотрел на свой подарок, но быстро овладел собой и обратился к Публию, который задумчиво смотрел в землю: