Сестры
Шрифт:
Сколько дырок… На нем, оказывается, и заплаты и штопка уже есть. Не скажешь, что его сшили всего три недели назад.
— Вот так платье! — буркнула Галя.
— Вот так Нина! — мрачно поправила Шура.
Дверь приоткрылась, и Нина Волошина, вытянув шею, спросила звонким шопотом:
— Что, готово?
— Уйди… Сейчас же уйди! — прикрикнула Женя.
А Тоня все еще переворачивала платье то на одну сторону, то на другую.
— Вот что, Женя, — сказала она наконец. — В двадцать два ноль-ноль ты отнесешь Марии Михайловне ноль. Никакое ателье такого платья не починит! Давайте пойдем к Марии Михайловне и так и скажем на нет и суда нет!
Женя подскочила к столу.
— А мы ни в какое ателье и не дадим! — Она схватила платье. — Сами починим! У нас у самих на плечах головы есть. Раз надо — подумаем и что-нибудь придумаем. Очень даже просто!
Тоня Горбаченко обиженно посмотрела на нее и, ничего не отвечая, отошла к окну.
— Женя права! — горячо сказала Галя Платонова, мастерица на все руки и первая хозяйка в доме. Так ее называли потому, что она была председателем хозяйственной комиссии совета. — Надо хорошенько подумать. И вот что я думаю…
Дверь снова тихо приоткрылась. Нина просунула свой курносый нос.
— Можно? — шопотом спросила она.
Майя подбежала к двери и так же шопотом ответила:
— Прищемлю нос, тогда узнаешь… Девочки совещаются. Не мешай! — И опять захлопнула дверь.
— А я думаю сделать просто. Вроде гладкого сарафана, — говорила курчавая толстушка, шестиклассница Кира Александрович, щуря свои близорукие глаза.
Тоня повела плечом:
— А я боюсь, что у нас получится простой, гладкий… тришкин кафтан! Распорем, разрежем, а сшить не сошьем.
Девочки смущенно молчали. Тоня ведь самая старшая. Может, она и в самом деле права?
Шура посмотрела на Тоню, на платье, и ей захотелось крикнуть: «Да, правильно! Все разрезать, все распороть — и никаких заплат!» Но подумала — она ведь начальник штаба, а кто его знает, что должен сказать начальник штаба! И промолчала.
— Идея! — вдруг закричала Лида. — Все разрезать, распороть и не латать, а сшить новое платье с отделкой!
— Правильно, молодец! — подхватила Галя Платонова.
Лида побежала в кастелянную. Майя и Кира бросились за ней.
— А мы что ж зеваем? — Женя взяла со стола лезвие от безопасной бритвы, которым чинили карандаши, и начала распарывать платье.
Через несколько минут девочки вернулись из кастелянной. Лида размахивала над головой большим куском новой материи, синей в красную горошину. Из кармана достала и выложила на стол шесть блестящих, синих с красными крапинками пуговиц.
— Здорово? Это все тетя Даша. В сундуке откопала!
Тоня взяла материю:
— Теперь и разговор другой: это сюда, а это вниз… Женя, ты тоже давай решай. Сегодня ты у нас, выходит, за главного. Из-за тебя весь сыр-бор загорелся.
Она провела мелом по распоротому платью и стала кроить. Длинные ножницы в ее умелых руках то поскрипывали, то стрекотали, то курлыкали.
— Хорошо, очень хорошо, только быстрей! — подгоняла Женя. — Мерить пора! — Она обернулась и крикнула: — Ладно, иди — можно!
Она словно видела Нину сквозь эти толстые, дубовые, плотно закрытые створки.
Дверь смаху отворилась, и в пионерскую вбежала Нина.
Где же платье? На столе лежат какие-то куски синей материи. Два длинных рукава беспомощно свисают к полу.
Нина заплакала:
— Только всё испортили! В чем я ходить буду?
— Не реви! — рассердилась Женя. — Мерку снимать надо!
Нина, всхлипывая, сняла платье.
Кто не знает, что такое примерка! Девочки накалывали, сметывали, сшивали на Нине. Они совсем ее замучили. И еще требовали, чтобы она стояла не шевелясь, не переминаясь с ноги на ногу, чтобы даже не смела кричать: «Колется!»
Лида застучала на машине. Но и теперь Нину не отпустили. Гале вздумалось прикинуть на ней пелерину, вырезанную из газеты. Нина ежилась, плечо само собой тянулось к уху.
— Нина, стой прямо!
— Пройдись!
— Повернись!
— Руки подними!
— Руки по швам!
Нина робко поднимала на Женю глаза. Женя хмурилась и вертела ее во все стороны, точно куклу.
На самом деле Женя, конечно, давно перестала сердиться. Она ведь очень любила маленьких. Она и во время войны с ними возилась. В прифронтовых деревнях и бойцы, и офицеры, и Женя в свободную минуту нянчили малышей. Дети напоминали им родной дом, семью, оставленных где-то в тылу своих ребят…
И сейчас, примеряя Нине платье, Женя только притворялась, будто сердится. А Нина смотрела на ее сдвинутые брови и с отчаянием думала: «Нет, она меня не простила!» И виновато опускала глаза.
Работа не прекращалась ни на минуту. В четыре часа Лида пошла заниматься на рояле. Ее сменила Шура. Потом на машине строчила Кира. А когда Кира устала, за шитье села Женя. Она толкнула ногой широкую узорчатую педаль. Вот чудно — шить ногами!
— Смотри, готово! — с торжеством сказала она, показывая свою работу вернувшейся Лиде.
Лида как-то загадочно посмотрела на Женю.
— Знаешь что? Давай-ка распори все, что ты сшила… Да, все, все…
«Распори»? И тут Женя ужаснулась: она ведь лицевую сторону сшила с изнанкой!
— Ничего, — утешала ее Кира. — Помнишь поговорку: «Шей да пори!»
Кира собирала поговорки и пословицы и записывала их в тетрадь. В разговоре она любила щегольнуть понравившейся ей поговоркой. Она как-то даже в протоколе заседания совета, когда обсуждался вопрос об успеваемости, написала: «Постановили: ученье свет, а неученье — тьма!» И теперь, стараясь утешить Женю, Кира припомнила все свои записи: