Сети (Первая книга стихов) (издание 1923 года)

Кузмин Михаил Алексеевич

Ты знал, зачем протрубили трубы…

Ты знал, зачем протрубили трубы, Ты знал, о чем гудят колокола, — Зачем же сомкнулись вещие губы И тень на чело легла? Ты помнишь, как солнце было красно И грудь вздымал небывалый восторг, — Откуда ж спустившись, сумрак неясный Из сердца радость исторг? Зачем все реже и осторожней Глядишь, опустивши очи вниз? Зачем все чаще плащ дорожный Кроет сиянье риз? Ты хочешь сказать, что я покинут? Что все собралися в чуждый путь? Но сердце шепчет:

«Разлуки минут: Светел и верен будь».

Как меч мне сердце прободал…

Как меч мне сердце прободал, Не плакал, умирая. С весельем нежным сладко ждал Обещанного рая. Палящий пламень грудь мне жег, И кровь, вся голубая. Вблизи дорожный пел рожок, «Вперед, вперед» взывая. Я говорил: «Бери, бери! Иду! Лечу! с тобою!» И от зари и до зари Стекала кровь струею. Но к алой ране я привык. Как прежде, истекаю, Но нем влюбленный мой язык. Горю, но не сгораю.

Ладана тебе не надо…

Ладана тебе не надо: Дым и так идет из кадила. Недаром к тебе приходила Долгих молитв отрада. Якоря тебе не надо: Ты и так спокоен и верен. Не нами наш путь измерен До небесного града. Слов моих тебе не надо: Ты и так все видишь и знаешь, А меч мой в пути испытаешь, Лишь встанет преграда.

Ты, как воск, окрашенный пурпуром, таешь…

Ты, как воск, окрашенный пурпуром, таешь, Изранено стрелами нежное тело. Как роза, сгораешь, сгорая, не знаешь, Какое сиянье тебя одело. Моя кровь пусть станет прохладной водою, Дыханье пусть станет воздухом свежим! Дорогой одною идем с тобою, Никак мы цепи своей не разрежем. Вырываю сердце, паду бездушен! — Угасни, утихни, пожар напрасный! Пусть воздух душен, запрет нарушен: Мы выйдем целы на берег ясный.

Если мне скажут: «Ты должен идти на мученье»…

Если мне скажут: «Ты должен идти на мученье», — С радостным пеньем взойду на последний костер, — Послушный. Если б пришлось навсегда отказаться от пенья, Молча под нож свой язык я и руки б простер, — Послушный. Если б сказали: «Лишен ты навеки свиданья», — Вынес бы эту разлуку, любовь укрепив, — Послушный. Если б мне дали последней измены страданья, Принял бы в плаваньи долгом и этот пролив, — Послушный. Если ж любви между нами поставят запрет, Я не поверю запрету и вымолвлю: «Нет».

Часть четвертая

Александрийские песни

Н. П. Феофилактову

I

Вступление

Как песня матери…

Как песня матери над колыбелью ребенка, как горное эхо, утром на пастуший рожок отозвавшееся, как далекий прибой родного, давно не виденного моря, звучит мне имя твое трижды блаженное: Александрия! Как прерывистый шепот любовных под дубами признаний, как таинственный шум тенистых рощ священных, как тамбурин Кибелы великой, подобный дальнему грому и голубей воркованью, звучит мне имя твое трижды мудрое: Александрия! Как звук трубы перед боем, клекот орлов над бездной, шум крыльев летящей Ники, звучит мне имя твое трижды великое: Александрия!

Когда мне говорят: «Александрия»…

Когда мне говорят: «Александрия», я вижу белые стены дома, небольшой сад с грядкой левкоев, бледное солнце осеннего вечера и слышу звуки далеких флейт. Когда мне говорят: «Александрия», я вижу звезды над стихающим городом, пьяных матросов в темных кварталах, танцовщицу, пляшущую «осу», и слышу звук тамбурина и крики ссоры. Когда мне говорят: «Александрия», я вижу бледно-багровый закат над зеленым морем, мохнатые мигающие звезды и светлые серые глаза под густыми бровями, которые я вижу и тогда, когда не говорят мне: «Александрия!»

Вечерний сумрак над теплым морем…

Вечерний сумрак над теплым морем, огни маяков на потемневшем небе, запах вербены при конце пира, свежее утро после долгих бдений, прогулка в аллеях весеннего сада, крики и смех купающихся женщин, священные павлины у храма Юноны, продавцы фиалок, гранат и лимонов, воркуют голуби, светит солнце, когда увижу тебя, родимый город!

II

Любовь

Когда я тебя в первый раз встретил…

Когда я тебя в первый раз встретил, не помнит бедная память: утром ли то было, днем ли, вечером или позднею ночью. Только помню бледноватые щеки, серые глаза под темными бровями и синий ворот у смуглой шеи, и кажется мне, что я видел это в раннем детстве, хотя и старше тебя я многим.

Ты — как у гадателя отрок…

Ты — как у гадателя отрок: все в моем сердце читаешь, все мои отгадываешь мысли, все мои думы знаешь, но знанье твое тут не велико и не много слов тут и нужно, тут не надо ни зеркала, ни жаровни: в моем сердце, мыслях и думах все одно звучит разными голосами: «Люблю тебя, люблю тебя навеки!»

Наверно, в полдень я был зачат…

Наверно, в полдень я был зачат, наверно, родился в полдень, и солнца люблю я с ранних лет лучистое сиянье. С тех пор, как увидел я глаза твои, я стал равнодушен к солнцу: зачем любить мне его одного, когда в твоих глазах их двое?

Люди видят сады с домами…

Люди видят сады с домами и море, багровое от заката, люди видят чаек над морем и женщин на плоских крышах, люди видят воинов в латах и на площади продавцов с пирожками, люди видят солнце и звезды, ручьи и светлые речки, а я везде только и вижу бледноватые смуглые щеки, серые глаза под темными бровями и несравнимую стройность стана, — так глаза любящих видят то, что видеть велит им мудрое сердце.