Севастопольская хроника (Часть 2)
Шрифт:
«Что вам в первую очередь необходимо? Сообщите скорее», – спросил Борков.
Ответный семафор гласил:
«Имею две большие пробоины. Затоплены румпельное отделение, третий и пятый кубрики, первое и второе котельные отделения. Вода медленно поступает в корабль. Близко не подходите, управляюсь машинами».
Через пять минут новый семафор с лидера:
«Пока буду идти своим ходом. Приготовьтесь взять меня на буксир. Сообщите свое место».
«Сообразительный» сообщил свое место и подошел ближе. Отняв от глаз бинокль, Ворков подумал, что он на месте Ерошенко не стал бы ломаться, а попросил бы в первую очередь снять раненых, ведь у него их, вместе с эвакуированными женщинами и детьми, около 3000! Да воды в помещениях под тысячу тонн! Кстати, а куда он, Ворков, денет раненых и эвакуированных?! На шкафутах лежат двенадцатидюймовые снаряды для 35-й батареи, которые он должен еще доставить в Севастополь после того, как будет оказана помощь «Ташкенту». Четыре кубрика забиты зенитным боезапасом. Этот груз тоже для осажденного Севастополя.
…Новороссийск только что сообщил: на помощь «Ташкенту» идут торпедные катера и эсминец «Бдительный». Помощь – это очень хорошо. Однако нельзя терять время – простым глазом видно, что положение «Ташкента» не просто тяжелое, но катастрофическое.
Ворков послал новый семафор Ерошенко:
«Нужно ли снимать раненых? Как ведет себя корабль? Поступает ли сейчас вода?»
Ерошенко не ответил – очевидно, обстановку выясняет.
Ворков хорошо понимал, что морская традиция требовала от Ерошенко бороться до последнего и лишь в крайнем случае обращаться за помощью. И в этот час эта традиция все еще владела командиром лидера, и он всеми силами старался сам, сам без руля, полный воды, выбраться из беды. Старался, шел своим ходом и из-за порчи румпельного отделения управлял кораблем с помощью машин. Но разве это был ход? Это был агонизированный, тяжелый шаг раненого, да не просто, а смертельно раненного.
Ворков махнул рукой на то, что и как подумает о нем Ерошенко, и послал ему семафор:
«До берега двадцать шесть миль, курс в ближайшую точку 60°. Считаю целесообразным снять раненых».
На этот раз ответа долго ждать не пришлось – тотчас же последовал семафор с «Ташкента»:
«Подходите к борту для снятия раненых».
…В книге контр-адмирала Воркова «Флаг на гафеле» помещен снимок: «Сообразительный» у правого борта «Ташкента». Снимок сделан в момент перегрузки раненых и приема эвакуированных с «Ташкента» на эсминец. Снимок не совсем удачный – он не рассказывает о главном: с одной стороны, о трагизме положения, с другой – о триумфе морского братства.
Перенесение раненых, детей и переход женщин с «Ташкента» на «Сообразительный» и их размещение на корабле заняло 22 минуты, а всего переместилось на эсминец за это время – 1975 человек!
В наше время, когда существует множество волшебных счетных машин, легче легкого в один секунд, как говорится, подсчитать, сколько же человек было переправлено на корабль за одну секунду! Причем переправлено не в нормальных условиях, а в чрезвычайных!
Когда «Сообразительный» отошел от «Ташкента», Ворков вдруг почувствовал, что эсминец стал валким, то есть из-за перегрузки потерял остойчивость. В случае необходимости он не сможет даже защититься; при такой перегрузке об открытии артиллерийского огня и думать нечего!
Ворков вспомнил, как Ерошенко, прежде чем ответить на вопрос, с какого борта подходить, глядел на небо:
– А банабаки не налетят?
– Думаю, что нет! – уверил Ворков, хотя и понимал, что это бессмысленно. Но сказать по-другому не мог – еще не высохла кровь на палубе «Ташкента», и самого командира лидера еще не покинуло напряжение после только что пережитого боя. Ворков знал это по себе.
Ерошенко еще раз окинул взглядом небо и сказал:
– Подходи справа.
Малым ходом Борков подошел справа и встал к борту лидера вплотную. Тотчас же были заведены швартовы и переброшены сходни.
Пока палубная команда, фельдшер и санитар под руководством старшего помощника капитан-лейтенанта Беспалова снимали с «Ташкента» раненых и детей, Борков окликнул Ерошенко. Тот подошел к краю мостика. Борков негромко спросил, как погиб «Безупречный».
Из немногословного ответа Ерошенко Борков узнал очень мало. Да и что тот мог сказать ему? «Ташкент» вышел из Новороссийска позже «Безупречного» и к месту гибели миноносца пришел, когда корабль уже затонул и на том месте в огромном мазутном пятне плавало несколько десятков людей. Они держались за какие-то обломки, бочки, бревна и за все то, что не было принайтовлено и всплыло после погружения миноносца. Они что-то кричали и махали руками. Но махали как-то странно: не к себе, а от себя, что можно было понять как просьбу не подходить к ним или как предупреждение. Однако Ерошенко скомандовал подойти к плававшим. Но тут налетели фашистские самолеты, и ему пришлось отойти, так как падавшие рядом бомбы топили людей.
Самолеты долго преследовали его, и когда он отбился от них, то уже не смог вернуться к месту гибели «Безупречного», надо было спешить в Севастополь – в Камышевой бухте его ждали тысячи раненых, дети и женщины.
На вопрос Боркова, почему же «Безупречный» пошел в Севастополь днем, а не ночью, Ерошенко ответил, что он должен был срочно доставить туда солдат и боеприпасы. Но солдаты вовремя в Новороссийск не прибыли: вместо вечера двадцать пятого они появились лишь утром двадцать шестого, тут же погрузились, и «Безупречный» вышел из Новороссийска.
Примерно в семнадцать тридцать на траверзе Ялты его и настигли самолеты противника…
Тяжело все это было слушать Боркову. Накануне этого трагического похода он заходил на «Безупречный» к командиру – Петру Максимовичу Буряку, с которым подружился еще в сороковом году в те дни, когда принимал «Сообразительный». Вместе новый, 1941 год встречали. На этот раз Ворков попросил Петра Максимовича отдать ему своего сына Володю.
Сын Петра Максимовича, Володя Буряк, нравился Воркову, он был определен юнгой на «Безупречный» после того, как пытался в первые дни войны удрать вместе с другими мальчишками на фронт. Ему тогда шел шестнадцатый год. Мать уговорила отца взять его с собой на корабль. Петр Максимович Буряк добился разрешения у командования, и Володя попал к корабельным зенитчикам. Мальчик был необычайно горд своим положением и мужественно выносил тяжелые походы.
После выхода немцев к Северной бухте походы в Севастополь стали очень опасными – не только авиация, но и артиллерия стала преследовать каждый корабль, входивший в севастопольскую гавань.
Мать Володи, Елена Тихоновна Буряк, теперь уже не радовалась тому, что ее сын на корабле у отца; каждый поход «Безупречного» в Севастополь теперь для нее беспокойные дни и бессонные ночи. Ворков знал об этом, потому и затеял разговор с Буряком, чтобы тот отпустил с корабля сына, отдал бы его на «Сообразительный». Ворков мог оставить Володю на берегу, когда предстоял тяжелый рейс; он так делал с другими юнгами, которые воспитывались на «Сообразительном».
Сам же Петр Максимович не мог этого сделать: если б он оставил сына хоть раз на берегу под предлогом, что поход сопряжен с большим риском для жизни, то это могло бы отрицательно сказаться на боеспособности экипажа…
Выслушав Воркова, Буряк покачал головой:
– Нет, Сергей Степанович!.. Пусть пока Володька поплавает здесь, со мной. Подучу, в люди выведу, чтобы стыдно не было, тогда и забирай к себе.
Ворков не знал, был ли Володя в этом, увы, последнем походе «Безупречного». Да и вообще, в этот час никто ничего не знал о трагедии миноносца. Те же, кто впоследствии рассказывали о гибели корабля и пятисот с лишним людей, в этот час еще плавали в воде, наша подводная лодка, которая спустя некоторое время спасет их, еще не всплывала. Плавали и те, кто также надеялись спастись, но не знали еще, что не спасутся. И среди них был и Володя Буряк, которого с разрывающим сердце нетерпением ждала в Новороссийске мать. А Володя, как потом стало известно, очутившись за бортом, метался среди плавающих и громко выкрикивал: «Батя-а! Батя-а!» И всех, кто подплывал к нему, спрашивал: «Вы не видели батю?»